Ее звали Ева

– Но ты же скоро уедешь, – улыбнулась Ирен, потрепав ее по руке. – Для тебя здесь работы больше нет, пора возвращаться домой.

– Знаю, – вздохнула Ева, качая головой. – Послезавтра я уезжаю. Только я не знаю, как жить дальше. Ходить по театрам в Лондоне, пить чай в «Фортнуме», вместе с родителями и друзьями посещать светские коктейльные вечеринки и званые ужины… Как-то бессмысленно все это после того, что я здесь увидела и узнала.

– Дома, наверное, тебя ждут родные и сердечный друг. Они очень обрадуются твоему возвращению.

– Родители будут рады, а сердечного друга у меня нет.

– И чем ты займешься? Тебе, я уверена, будет непривычно сидеть без дела по возвращении домой. Ты девочка умная. Негоже тебе бросать работу.

– Думаю, вы правы. Но пока я не знаю, чем займусь. Годы, проведенные здесь, показали мне, что человеку для счастья много не надо. Я вполне обхожусь малым. К тому же… – Ева помедлила, воображая Хью и замученных пленников, а также смеющуюся белокурую девочку. – Однажды, несколько лет назад, я дала себе слово. Поклялась положить все силы на то, чтобы правосудие восторжествовало. И пока еще не выполнила своего обещания.

Покрасневшие глаза Ирен пристально смотрели на хмурящуюся Еву.

– Ты хороший человек, дорогая, – сказала она. – Бог даст, сделаешь то, что должна.

– Спасибо. Знаете, для меня вы всегда служили источником вдохновения. Вы поддерживали моральный дух в женщинах в Равенсбрюке, научили их выживать. Я вами восхищаюсь, – Ева наклонилась к пожилой женщине и чмокнула ее в дряблую щеку. – В Лондоне я буду скучать по вам и по этому удивительному месту.

Ирен взяла что-то с пола сбоку от ее стула.

– Тогда держи. Это напомнит тебе о нас. Один глоток или даже просто запах сразу перенесет тебя сюда к нам, в Вильдфлеккен, – смеясь, она вручила Еве бутылочку крепкого темно-красного ликера.

Ева прочитала и перевела сделанную от руки надпись на этикетке, что была обернута вокруг горлышка бутылки.

– Сливовица из Дикого места, – произнесла она и рассмеялась. – Теперь уж я точно не забуду ни вас, ни лагерь. Частичка меня навсегда останется здесь.

Глава 71 Ева

10 сентября 1951 г.

Германия

В последний раз, в самый последний, пообещала себе Ева. Взгляну еще разок и уеду в Англию. Я знаю, что не могу оставаться в Германии вечно, и знаю, что должна покинуть ее. Ей почти четыре года, в детском саду ее, наверное, уже учат цифрам и алфавиту. А скоро она вырастет. Что плохого в том, чтобы увидеть ее перед расставанием, пока она маленькая, пока напоминает мне малышку, которая тыкалась носиком в мою грудь? Завернутая в мягкий платок, она даже не пискнула, когда ее забирали от меня, а я сама обливалась слезами.

И Ева вернулась – не в Вильдфлеккен, который американцы приспосабливали под одну из своих военных баз для ведения операций в период холодной войны, а в Гемюнден – городок близ бывшего лагеря для временного проживания переселенцев. На Еве были темные очки «кошачий глаз», модный шелковый платок, который она повязала на голову в стиле Грейс Келли, новое хлопчатобумажное платье, выменянное на сигареты. Она надеялась, что в таком наряде ее никто не узнает. Из соседнего городка, где она остановилась в гостевом доме, Ева поехала в Гемюнден по сельским дорогам, которые в то первое лето она исходила вдоль и поперек, когда у нее выдавалось свободное от работы время.

По пути она миновала лыжный курорт, который посетила только раз, в тот роковой день. Она старалась не думать о том, что спрятано в темном зеленом лесу на его склонах, но в окно машины невольно поглядывала на плотную стену мелькавших деревьев. В лагерь никто не являлся с расспросами о Петере; она никогда не слышала, чтобы его кто-то искал. Таких, как он, были тысячи – тысячи неуравновешенных молодых парней, которые недавно возвратились с войны, но не могли вернуться к той, довоенной жизни.

По приезде в Гемюнден Ева, будто туристка, побродила по городку, любуясь живописными фахверковыми домиками, затем присела отдохнуть за столиком уличного кафе, заказав с явственным американским акцентом Himbeerwasser[47] и Apfelküchen[48]. Потягивая через соломинку малиновый напиток, она ковыряла вилкой сдобренный корицей пирог, а сама смотрела на городскую площадь. Издалека, с пастбищных лугов, доносилось позвякивание коровьих колокольчиков; тут и там на пыльной дороге что-то с кудахтаньем клевали беспризорные куры.

Теперь, когда она изменила внешность, вряд ли кто признал бы в ней ту самую девушку в военной форме, которая в лагере заполняла анкеты и ставила печати на заявлениях. Если мать Петера еще жива и случайно пришла бы в городок, чтобы продать яйца и купить муку, эта элегантная женщина ни за что не напомнила бы ей девушку в крепких кожаных ботинках и вельветовых шортах, которая приходила к ней на ферму.