Ее звали Ева

Зря я постоянно хожу за ней. С самого начала я понимала, что мне следует отвернуться от жалобного плача новорожденной, но она кричала так зазывно, так трогательно. Я взглянула на малышку, прикоснулась к ней и больше уже не могла игнорировать ее существование. И теперь мне до боли хочется снять, всего на мгновение, красные варежки с ее ручонок и полюбоваться идеальными пальчиками с жемчужными ноготками. Если я приподниму ее за подбородок, какие глаза я увижу? Все такие же голубые? А еще мне нестерпимо хочется снять с нее капор, распустить ее хвостики и зарыться пальцами в шелк ее волос.

Если бы она родилась мертвой или умерла вскоре после появления на свет, мне было бы не так тяжело. Я бы погоревала о том, что новая жизнь так быстро угасла, а потом забыла бы про нее. И тогда для меня она навсегда осталась бы крошечным сморщенным младенцем, а не этой смеющейся пухленькой девочкой, которая с каждый днем, с каждым месяцем и годом все больше набирается жизненных сил.

И, конечно, мне не следовало выпытывать у Бригитты, куда и кому ее отдали. Это была моя самая большая ошибка. Я не должна была спрашивать, но иначе я не могла. Я обязана была удостовериться, что она живет в благополучии и любви. И как только я выяснила, что она находится поблизости, ноги сами понесли меня к их домику. Я прогуливалась мимо него, через забор наблюдая, как в саду она играет с мячом или распевает песенки. А летом я видела, как она собирала малину вместе с женщиной, которую она называет Mutti, и ела ягоды, пачкая рот и свое белое платьице. Мне грустно, что она никогда не заговорит со мной, не поцелует меня, не назовет мамой.

Ева стояла в церкви у стены, недалеко от выхода. Оставаться незаметной ей помогали тусклое освещение и теплый шарф, который она низко надвинула на лоб и подвязала под подбородком. Ни с девочкой, ни с ее приемными родителями в разговор она не вступала, но слышала, как они ласково беседуют с малышкой. Некогда и она сама вот так же с ней ворковала. От них она и узнала, как нарекли ее дочь.

– Лизелотта, – одними губами произносила Ева имя, которое дали девочке. Порой они называли ее Лотти или liebchen.

Маленькое семейство теплыми улыбками поприветствовало соседей, пожало руку священнику и покинуло церковь. Кроме Лизелотты, других детей у них, по-видимому, не было. Девочка взяла за руки приемных родителей и засеменила между ними, болтая о супе из карпа, жареном картофеле и Lebkuchen[44], который она помогла испечь. Мне не суждено встречать с ней Рождество, не суждено показать, как раскатывать тесто на сладкие пироги, не суждено подарить чулок с секретами или зажарить для нее индейку, и она никогда не придет в ликование, найдя шестипенсовик в своем куске сливового пудинга.

Ева смотрела вслед малышке и ее приемным родителям, запечатлевая в памяти заливистый смех этой светлой девочки, каждый ее радостный подскок, и вдруг заметила, что ее саму пожирает пристальным взглядом старая женщина в изношенном пальто и платке. Она опустила голову, будто в молитве, но, чувствуя, что за ней по-прежнему наблюдают, через пару минут подняла глаза. Теперь старуха стояла рядом.

– Peter, wo ist Peter? Ich habe mein Kind, mein Sohn, verloren[45], – прохрипела она слабым голосом.

Немощной костлявой рукой женщина попыталась ухватить Еву за рукав пальто, но та отвернулась и протиснулась мимо, шарфом прикрывая лицо, а затем покинула церковь и смешалась с гомонящей толпой прихожан, расходившихся по своим теплым домам, где их ждали накрытые к рождественскому ужину праздничные столы. Ева торопливо возвращалась в лагерь. Морозный воздух обещал ясную ночь и звездное небо, на котором дети будут высматривать свою первую звездочку. Ей было жаль мать Петера.

– Простите, – шептала она, быстро шагая по заснеженным дорогам. – Простите, но я не могу в утешение вам сказать, что сына вашего нет в живых и что у вас есть внучка, о существовании которой вы никогда не узнаете. Мы – обе матери, и обе потеряли своих детей. Я знаю, что должна вам об этом сообщить, но не могу. Пожалуйста, простите меня.

Часть девятая На исходе дня… (5)

Глава 69

Вильдфлеккен