Эффект бабочки

— У нас остановишься, — уверенно приказал дядя Ваня, — всё не в гостиницах жить! Знаю я эти гостиницы! Цены ломовые, а сервис поганенький.

Снова вздыхаю, родственник искренне уверен, что стоящий в зале промятый диван, в качестве кровати много лучше койки в хостеле. И мыться из ковшика — самое то, у них сейчас как раз сезон отключения горячей воды… Зато по-домашнему, с роднёй!

Неудобства это в общем-то мелкие, несколько дней можно потерпеть неудобную ночёвку и вечные разглагольствования Сушковых на тему Европу. Один с апломбом о гей-парадах, второй о путешествующих по миру европейских пенсионерах. Родня всё-таки…

* * *

— … ну ещё блинчик! Так мало съел!

— Не могу, тёть Марин, тороплюсь! — Выскакиваю за дверь толком не обувшись и обуваюсь уже там, прыгая на одной ноге.

Сашка выходит, посмеиваясь, южное хлебосольство матери, уроженки одной из станиц Краснодарского края, переходит порой все границы. Она искренне уверена, что я там в Европах одними полуфабриками питаюсь да дрянью пластмассовой, и полное впечатление — хочет меня накормить за все годы недоедания.

Сашка пока ещё не расплылся, но животик намечается солидный. В мать пошёл.

Да и тётя Марина… помню её ещё тонкой и звонкой, реально красивой ведь женщиной была. Не модель, но на фотомодель вполне тянула, только б ноги чуть длинней. Лицо сердечком, удивительно чистая и гладкая кожа, зелёные глазищи и медно-рыжие волосы.

А сейчас? Жопа и отсутствие талии — ладно, кому что нравится. Но вот лицо… точёное сердечко осталось, только вот к нему щёки приделали. Смотрятся они как-то отдельно и необыкновенно карикатурно, неприлично даже — будто человеческое лицо из задницы выбирается.

Впрочем, не осуждаю, это их жизнь. Дядя Ваня и на улицах взглядами провожает таких разъевшихся, что на их фоне его супруга прямо-таки фитоняшка! Да и вес свой она носит легко, не жалуясь ни на сердце, ни на суставы.

— Ну что, по местам боевой славы? — Громко интересуется Сашка, тяжело отдуваясь у подъезда.

— Спортом пора снова заниматься, — тыкаю его в надувшееся после сытного обеда брюхо.

— Некогда, — кисло ответил кузен, лениво отмахиваясь, — знаешь, сколько времени КВН занимает? А я ведь ещё учусь сам. Ну… по своей специальности, как экономист. Всякие там этнографии как КВНщик, оценки ставят, а сам даже на лекциях не бываю. Ха! Даже преподов некоторых не знаю, как зовут!

— Хоть пробежки, — говорю уже мягче, — КМС ведь по дзюдо, и куда всё ушло!?

— Пробежался тут, — хмыкнул Сашка, наклоняя голову и показывая шрам на затылке, — видишь? Аккурат на второй раз и подловили. В полиции даже заявление брать не хотели — дескать, а не сам ли ты поскользнулся?!

Открываю было рот… и тут же закрываю его. О полиции российской и немецкой я знаю много, но знания эти несколько специфичны, объясняться никакого желания.

Потусовались с Сашкой, но через пару дней он уехал на сборы… или как там у КВНщиков?

* * *

Ашот изменился мало, разве что чуть постарел, да ещё больше раздался вширь. Кафе его на старом месте, что для Москвы кажется удивительным, особенно при Собянине. Так, слегка разве что облагородилось, да ремонт богатый, по восточному пышный, на грани кича и безвкусицы.

Слегка прикрыв глаза, наблюдаю за владельцем заведения, вспоминая досье.

Пятьдесят восемь лет, вдовец, шестеро детей, четырнадцать внуков. Официально — владелец кафе, неофициально один из авторитетных людей армянской общины Москвы. Не законник, а посредник и иногда решала.

— Ашот-джан, — окликаю армянина, проходящего мимо столика, — барев дзес [156], дорогой!

— Барев дзес, — поворачивается тот, улыбаясь. Глаза настороженные, внимательно шарят по моему лицу.

— Антон-джан, дорогой! — Узнал наконец меня, — сколько лет, сколько зим! Какой большой стал, настоящий мужчина! Где пропадал, дорогой!? Старый Ашот волновался за тебя.

— Какой же вы старый, дядя Ашот? — смеюсь я, выдернутый из-за стола и прижатый к жирной груди крепкими руками, — вы же армянин, долгожитель по определению! Что такой пятьдесят восемь лет для вас? Фу… дым! Дунул и нет! Так, юность только-только кончилась!

Смеётся, выпуская наконец из объятий.

— Сам-то где, дорогой? — Голос полон искреннего участия и радости встречи.

— В Германию уехал, — не думаю скрывать, — и вовремя, сами знаете.

— Да, да, — кивает тот головой печально, — нехорошо тогда с мальчиками… Но что говорить, муслимы все такие!

— Не все, дядя Ашот, — улыбаюсь.

— Ты ж немец теперь, — смеётся тот заливисто, — вам положено быть толерантными!

— Не без этого, дядя Ашот, не без этого, — смеюсь в ответ.

— Фрунзик! — Орёт владелец заведения, — стол накрывай, еду-вино неси! Гость ко мне пришёл, радость у меня!

* * *

Посидели неплохо, перезнакомился с массой родственников Ашота, в основном улыбчивыми крепкими парнями с цепкими взглядами бывалых вояк. Подозреваю, что большая часть если и родственники, то колене этак в двенадцатом… Хотя кто знает, как там у армян? Никогда не интересовался.

— Как там наши в Германии, сталкивался с армянской общиной? — Интересуется один из родичей.