Эффект бабочки

Тот, конечно же, заметил вышедшего из подъезда Веселова-младшего, глянул из-под капюшона, но подбегать, хватать за руки, просить позвать сестру не стал. Понимал, как должен раздражать одним своим присутствием у их подъезда, в их дворе, на их земле, да и вообще на Земле…

Потому и не удивился, когда Андрей молча прошел мимо, скрываясь в арке…

Зато позже, проворонив возвращение парня из-за шума дождя, вздрогнул, услышав оклик так близко. Глеб несколько секунд смотрел на Андрея удивленно, потом хмыкнул, тряхнул головой, с которой здорово текло, отъехал в сторону, освобождая место.

Веселов забрался с ногами на лавку, сел так же, тоже опустил голову.

— Пиво пьешь?

— Нет.

— Я тоже. Потому колу взял.

Парень открыл пакет, который до этого держал в руках, достал одну банку, дал Имагину, другую оставил себе, смял шершавый кулек, сунув в карман. Открыл, сделал глоток.

Глеб, покрутив презент в руках, тоже открыл.

— Ты зря тут сидишь. Она уехала.

— Куда?

— К бабушке. От тебя подальше.

— Когда вернется?

— А тебе-то зачем? — Андрей зыркнул зло, сжимая банку сильней.

— Хочу поговорить.

— А больше ничего не хочешь? А то могу устроить. Что ты ей скажешь?

— Не могу без нее.

— А она без тебя, видишь, может… — Андрею все же хотелось уколоть. Хоть немного, хоть чуть-чуть.

— Мы не виноваты, что вот так…

— Она не виновата. А ты был там. Вполне возможно, что не за рулем, но был.

— Был.

— Думаешь, простит?

— Не знаю.

— Мама точно не забудет. Она папу очень любила.

— Простите, — голова Имагина опустилась еще ниже. Он искренне раскаивался в том, что, сам толком не знал, совершил или нет. Хотел бы искупить, но как? Человека он не оживит, а деньги ему вернулись. Все, до копейки. Да и в просьбах простить не нуждались. Он ведь долго пытался извиниться, искупить еще тогда, семь лет тому.

— Знаешь, — Андрей допил, хлопнул по донышку банки, сминая ее, отправил в урну. — Я же тебе по морде дать должен. За отца. За сестру. За мать.

Имагин даже не пошевелился. Должен. И имеет полное право. А он и сопротивляться не станет. Если от этого полегчает хотя бы одному из тех, кто пострадал, так тому и быть.

— Но не буду я этого делать. Тебя уже и так жизнь побила. Но вместо того, чтоб тут ее сторожить… Езжай туда.

Глеб поднял недоверчивый взгляд.

— Чего смотришь? Это тебе не герпес выскочивший, сам не пройдет. Она там страдает, ты тут… Мама… Это одно. К ней даже не пытайся подойти, а Настя… Сам не верю, что говорю это, но прошлое иногда нужно оставлять в прошлом. Ради будущего.

Парень встал с лавки, отряхнулся, вновь набросил на голову капюшон.

— Спасибо…

— Сочтемся, — окинув Имагина еще одним суровым взглядом, он направился к подъезду.

Женщины — они слишком эмоциональны и кардинальны. Рубят сплеча, а потом рыдают. Что мама, что Настя. Андрею же казалось, что ничем хорошим это не закончится. Он не мог относиться к Имагину совсем уж непредвзято, но пытался поставить себя на место отца, будь он жив. И был уверен в одном — для него не было стремлений более значимых, чем счастье детей. Даже вот такое счастье.

Пусть поедет, пусть поговорят, пусть разберутся. Решат, что видеть друг друга не могут — лично они с мамой только вздохнут облегченно, решат, что наоборот — не могут не видеть, пусть пытаются. Лишь бы не прятались и не молчали. От этого только хуже — это ложные надежды и ожидания.

Когда Андрей вошел в квартиру, Натальи не было ни на кухне, ни в гостиной. А в Настиной комнате — приоткрыта дверь. Парень подошел к ней, заглянул внутрь.

Мама сидела на кровати сестры, прижимая к лицу любимого дочкиного мишку. Плечи мелко дрожали — она плакала. Им всем было тяжело, Андрей даже не сказал бы, кому хуже — матери или сестре. Но второй он помог не так давно, теперь должен был помочь и первой.

Парень вошел, стянул промокшую под дождем кофту, бросил на пол, сам присел рядом с мамой, положил руку на ее плечо, а потом позволил обнять себя, чтобы продолжить плакать, но уже делясь своими сомненьями с вполне живим родным человеком.

— Она же любит его, да?

— По-моему, да.

— И он ее?

— Да.

— И за что это им? И нам за что?

Андрей пожал плечами. Возможно, не за что, а для чего? Жизнь ведь чему-то учит. Знать бы еще, чему.

* * *

Настя сидела на лавке в парке, подтянув ноги к подбородку, обняла их, уткнулась лбом в колени. У бабушки ей было хорошо: здесь меньше людей, меньше вероятность того, что прозвенит дверной звонок, а на пороге — Глеб. Точнее такой вероятности вообще нет.

Но и в этой квартире иногда становилось душно.

Она чувствовала себя виноватой перед отцом, мамой, бабушкой, братом, самой собой.

Ну как не заметила? Как могла влюбиться? Почему в него? Слезы давно высохли, а теперь было просто безнадежно тоскливо.

Как жить дальше? Вернуться в Киев, а там что? Сказать маме, что ее работа — результат протекции Имагина? Она же после этого и шагу в ту сторону не сделает. Самой отказаться от детской группы, ведь в этом тоже он помог?