Эффект бабочки

Да и с ним… Что? Никогда больше не встречаться? Забыть, вычеркнуть, вытравить из памяти? Легко сказать… А если снится каждую ночь? Снится, вот только не виновный в смерти отца Северов, а любимый Имагин.

Северов… Ведь у нее было столько подсказок. Табличка на двери кабинета, там же была именно эта фамилия. Эта дурацкая бляха в машине… «Предпочитаю перестраховаться». Мотоциклы в квартире, шрам на плече, татуировка. Столько знаков, а она не заметила ни одного. Летела на пламя, вот и получила — не просто опалили, сожгли.

Настя знала, что должна сделать — выбросить из головы. Просто выбросить из головы все то хорошее, что произошло с ней за последние месяцы. Заставить себя вспомнить, что чувствовала, потеряв отца. Ведь не может счастье с ним сейчас перевесить горе утраты семилетней давности. Не должно. Но сделать это — невероятно сложно. Во время подобных попыток, Настя сбегала куда подальше. Жаль, от себя не сбежишь.

Так и сегодня не получилось. Почувствовав, что начинает замерзать, девушка встала с лавки, бросила взгляд на пруд, а потом поплелась домой. Бабушка будет волноваться, а мобильный с собой она не брала. Вообще выключила его от греха подальше. Не могла говорить ни с кем, только с бабушкой — редко и помалу.

* * *

— Обедать будем, зайка, проходи, — Антонина Николаевна кивнула, когда проходя мимо, Настя коснулась ее щеки губами, поплелась в ванную. Женщина проводила внучку долгим взглядом, а потом покачала головой. — Ну и сколько это будет продолжаться? — заговорила же сразу, как только сели за стол.

Настя колупала котлету, выбирала из салата огурцы, откладывала в одну сторону, потом помидоры — в другую, потом формировала горочку из капусты. Вместо ответа на вопрос, пожала плечами.

— Так нельзя, Анастасия. Ты мучаешь себя, а заодно и всех вокруг…

Настя отложила приборы, собиралась встать. Только кто же даст?

— Сидеть, — генеральские замашки бабушки девушку не удивили. Антонина умела разговаривать и не таким тоном. — Любишь ты своего Глеба-то?

— Никого я не люблю, — отвернувшись к окну, Настя посмотрела вверх, прикусывая щеку. Очень не хотелось расплакаться.

— Так почему мучаешься-то, дурында?

Настя оглянулась на бабушку, не веря своим ушам.

— Чего смотришь? Себя мучаешь, его мучаешь, а заодно и нас всех мучаешь.

— Бабушка…

Настя не знала, чего ждет от нее мать отца. Надеется, что гордо вскинет подбородок и скажет, что не собирается дела иметь с причастным к смерти папы человеком? Мама, наверное, облегченно вздохнула бы, услышь подобное. Или наоборот? Что тут же побежит на вокзал?

— Я уже двадцать два года бабушка, Настя, — Антонина же тоже отложила приборы, сверля внучку серьезным взглядом. — А до этого еще двадцать с небольшим в мамах числилась. По горло глупостей насмотрелась разных. Но знаешь, на что смотреть не могу — как вы себя сжираете изнутри. Что ты, что мама твоя. Она — ненавистью слепой, ты — сомненьями идиотскими.

— Они не идиотские… — Настя опустила взгляд.

— Самые что ни на есть идиотские, Настя. Хочешь, расскажу, как на самом деле было? Или тебе удобней с маминой версией жить, в нее и верить? Хочешь?

Настя застыла, не зная, что сказать. У нее было две версии — мамина, а теперь еще и версия Глеба. В какую верила она? Утром в одну, ночью в другую. А чаще всего ни в какую.

— Да.

— Отлично, — Антонина склонилась к столу, собираясь действительно посвятить внучку в то, что помнила, знала, понимала, принимала. Не успела — в дверь позвонили. — За солью, наверное, опять. А ты здесь сиди. Только попробуй сбежать — получишь по мягкому месту. Ремень дедушкин вон до сих пор на месте висит. Услышала?

Наста кивнула, а потом развернулась к окну, часто моргая. Нужно успокоиться. Когда бабушка вернется — нужно быть предельно спокойной и готовой слушать. Слушать, а еще понимать, отрицать или соглашаться.

Девушка встала из-за стола, подошла к подоконнику, провела пальцами по тюли, пытаясь дышать глубоко, ровно, медленно.

— Я на кухне буду, если что, — а когда Антонина Николаевна вернулась, младшая Веселова резко обернулась, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу.

— Нет, — она обогнула стол с противоположной от вошедших стороны, собираясь юркнуть мимо двух застывших фигур, позорно сбегая.

— А ну стой, — сделать этого ей не дали — бабушка выставила руку, преграждая путь, а с другой стороны обойти Настя не решилась бы — с другой стороны стоял Глеб.

— Зачем? — Настя вскинула на него злой взгляд, сжимая кулаки.

Девушка не видела его около недели, а он уже будто осунулся, постарел, похудел. Наверное, сама она не лучше.

— Нам надо поговорить, Настя.

— Я не собираюсь…

— И вы поговорите, — ее перебили. Бабушка. Человек, который должен был горой стоять на страже ее душевного равновесия, сам же толкал на разговор с мужчиной, на которого даже смотреть было сложно. — А я буду на кухне. Только посуду не бейте.

Смерив суровым взглядом внучку, а потом и Имагина, она вышла, оставляя их наедине.

Вот теперь можно сбежать. Даже нужно. А Настя не могла пошевелиться, глядя на его кроссовки.

— Присядь, пожалуйста.