Эффект бабочки в СССР

Стариков сходил за фотоаппаратом и вспышкой и с мрачным видом взгромоздился на пассажирское сидение «козлика».

— Я закурю? — спросил он.

— А ты куришь? Не знал. Стекло открути тогда…

— Закуришь тут, — всё так же угрюмо бормотал фотокор. — Я, может, повеситься хочу.

— Эк чего удумал! И не противно?

— В каком смысле — противно? Веревку накинул на шею, затянул, табуретку пнул ногой — и всё. Адью!

— И ничего не «адью». Будешь мучиться от удушья четыре или пять минут, загадишь всё вокруг испражнениями… Фу, Стариков! Потом кому-то тебя снимать, гадости вонючие убирать-отшкребать. Чистой воды эгоизм, а?

— Э-э-э-э… — Женёк был озадачен. — В смысле — четыре или пять минут?

— А ты что — собрался с веревкой на шее с высоты прыгать? Если этажа с третьего, четвертого — тогда да, может получиться и почти мгновенно. Шейные позвонки хрустнут — тогда да, тогда «адью». Но необходимо подобрать длину в соответствии с ростом. Есть, говорят, какая-то табличка, со специальными расчетами. Использовалась в викторианской Англии. Надо ведь продумать момент, чтоб голова не оторвалась и не улетела невесть куда, такое нередко случается, если веревка слишком длинная. А ну, как голову не найдут? Стыдно без головы-то!

— Гера, ну что ты дичь-то городишь?! — возмутился он.

— Я-а-а-а? Женёк, это ты дичь городишь! Какое, нахрен, повешение? Соображаешь вообще?

— Не соображаю, — согласился он. — От меня Май беременная.

— Что-о-о?! — я дал по тормозам довольно резко и тут же свернул к обочине.

Благо, улица Калинина, по которой мы ехали в сторону Резервации, была не самой популярной у немногочисленных дубровицких автомобилистов.

— Ну вот! Такое дело! Я понятия теперь не имею, что с этим делать! Что мне — жениться на ней, что ли? Я ж знаю, что она меня загнобит, Гера! У нее характер ого-го, а у меня характера — нет! Точнее есть, но не такой, чтобы с ней каждый день баталии устраивать! И как на ней жениться? Чтобы потом разводиться? И какой из меня папаша?

— Ну, положим, папаша из тебя будет отличный. Ты добрый, старательный, веселый. В этом плане полный порядок. Насколько я могу судить — подавляющее большинство людей с ролью родителей как-то справляется. Думаю, ты справишься лучше многих… Но у меня есть другой конкретный вопрос…

— М?

— Почему ты решил, что именно ты — отец?

— Это в каком смысле? — удивился он. — Погоди-ка! Это что ты имеешь в виду?

Я пожал плечами:

— Ну, знаешь, театральные дивы — они такие, склонные к экспериментам…

— Но она говорила, что только со мной…

— Ещё и рыдала при этом, наверное? Руки не заламывала?

— …ять! — проговорил Стариков, который обычно матерился очень редко. — И как это понять? Как понять, что ребенок не от меня?

— Генетический тест! — брякнул я, а потом подумал, что его, может, и не изобрели еще.

Но отступать было некуда.

— Это что еще за тест такой?

— А вот родится ребенок, возьмут у него волосину и у тебя волосину, сравнят ДНК и скажут — отец ты или нет! — пытался держать лицо я, хотя на ум почему-то упорно шла Британия и 1984 год в качестве места и даты изобретения теста на отцовство.

Но, может, я и ошибался.

— И где такое у нас есть? — засомневался Женёк. — Так-то оно хорошо было бы. Я бы своего ребенка не бросил, идиот я, что ли? Но если не мой — пусть папаша растит. Это справедливо!

— Известно где есть — в органах! — я продолжал блефовать.

Главное, чтобы он поверил, и потом всё это Машеньке изложил. Она точно посыплется.

— А как мы… А-а-а-а, у тебя ж в Минске связи есть! Так я это, поговорю с ней? Если юлить начнет — всё ясно станет! Я не деревенский дурачок, меня слезами не проймешь. Вот есть этот твой ДНК тест — это наука. А слёзы и размазывание туши по щекам — это эмоции. Наука подтвердит — ей-ей, женюсь и ребенка признаю. А коль нет — ну, пусть сама страдает, если стерлядь такая! — Стариков заметно оживился. — Фу-у-у-у, аж как-то попустило меня. В себя пришел. Определенность появилась!

Он одним щелчком отправил в полет за окно так и не прикуренную сигарету и спросил:

— А что там за расследование?

* * *

Старожилов найти в Резервации было довольно просто. Например, они сидели на лавочках у калиток и грелись в лучах вечернего солнца. Рядом бродили курочки, разгребая лапами мерзлую еще землю в поисках червячков, на заборе лежал кот и жмурился, брехала, высунувшись из-под ворот, ледащая собачонка.

— Ну, идите сюда уже, чего стесняетесь? — позвала меня бабуля в цветастом платке. — Вы кого ищете, сынки?

Избушка за ее спиной была ярко выкрашена, на ставнях имелась искусная резьба, а из печной трубы поднимался веселенький дымок. Бодрая такая бабулечка!

— А может, вас и ищу. Я из «Маяка», газеты нашей…

— Да ведаю я, шо такое «Маяк», мне суседка все нумера вслух читает. Сама-то я не умею… Но фотографии смотрю. Красивые фотографии.

— Вот, — ткнул я Старикова в бок. — А ты говоришь — вешаться!

— Это хто вешацца собрался? Этот хлопец? Идиёт! — сказала бабулька. — Жизнь она… Она такая красивая!