Эффект бабочки в СССР

— Слушай, Тась… Я не буду получать квартиру в Минске, ладно? Иначе с этой хатой придется расстаться, я так понимаю… А жалко! — силуэт белозоровского дома рельефно выделялся на фоне ночного лунного неба.

— Почему — придется расстаться? — удивилась Тася.

— Ну, типа мелкобуржуазно: дом в Дубровице, квартира в Минске, дача в Узборье… Это вообще — законно?

— Да? Не знаю… Есть же наверное какие-то документы, нормы на этот счёт… Но ты как хочешь. Нам и моей двушки на Зеленом Лугу хватит, правда! Тем более, действительно — дача… — она повела плечиком, обозначая сомнение.

Очень у нее это изящно получилось, и я не удержался, притянул девушку к себе:

— Таисия Александровна, а баньку-то я затопил два часа назад…

— Это на что это вы намекаете, Герман Викторович?

— Ну, вы — привлекательны, я — чертовски привлекателен…

Когда ровно в пять утра на улице раздался гудок клаксона машины Волкова, я с большим сожалением выбрался из-под одеяла. Сделать это так, чтобы Таисия не проснулась было практически невозможно: во сне девушка обняла меня за шею и закинула ногу мне на бедра. Но я, кажется, справился, проявив чудеса такта и эквилибристики.

Прыгая по комнате в штанах — тех самых, с карманами — я поймал укоризненный взгляд совы из мыльного камня. Птица стояла на столе и пялилась на меня явно осуждающе: черт знает сколько дома не появлялся, и теперь снова — уезжаю, и ее, родимую, с собой не беру.

— На даче тебе найдется место, — успокоил сову я. — Заберу!

— Меня?.. — сонно спросила Тася и потянулась. — Который час?

— Пять утра, Волков приехал… Спи, солнце.

— Нет-нет, я провожу, потом к детям пойду! — она потерла глаза ладонями, попыталась пригладить волосы…

— Сову в Минск забери, ладно?

— Сову? А! Ладно… Странная птица, никогда мне не нравилась, — в тасином голосе слышалось удивление.

Я продолжил забег по комнате: нашел рубашку, куртку, закинул рюкзак на плечо и спустя минуту был готов к выходу. Тася набросила на плечи какой-то старый ватник, просунула ноги в мои рабочие сапоги и мы вместе вышли на улицу, заперев за собой дверь.

Автомобильные фары светили нестерпимо ярко, так что приходилось прикрывать глаза ладонью. Таисия быстро чмокнула меня в щеку, махнула рукой и упорхнула во двор к Пантелевне. Я воззрился на машину Волкова: впервые видел черный четыреста двенадцатый «Москвич» в этом времени!

— Залезай на переднее сиденье, да! — помахал рукой мне Василий Николаевич. — Не такси!

На заднем у него было полно всего: какие-то коробки, папки с бумагами…

— Мои бойцы всю ночь над вашими эскизами корпели, — сказал директор ПДО, дернув головой в их сторону. — Можешь посмотреть. Я хочу Петру Мироновичу показать, он у нас большой эстет… Должен одобрить.

Я потянулся за папочкой, и в полутьме принялся разглядывать ее содержимое. Ну да, не технарь я, ни разу! Но оценить проделанную работу — мог! Из карандашных набросков сделать настоящие чертежи, с размерами, циферками, материалами, из которых можно всё это создать — за ночь? Убиться об стол!

— У вас там что, киборги сидят? — поцокал языком я. — Это как они успели?

— Какие киборги? — удивился Волков. — Чего обзываешься? Молодые парни и девчата, сразу после института ко мне пришли. Талантливые! Впятером вот это всё и наваяли. Похоже получилось?

— На что? — я с утра тупил безбожно.

— На эскизы твоей ненаглядной, туебень! Проснуться уже пора, едем двадцать минут…

— А вы чего злой такой, Василий Николаевич? Вон и дети вас испугались вчера, в другой комнате прятались. А это не такие дети, чтоб взрослых бояться!

Волков замолчал и некоторое время мы ехали в тишине. Я наблюдал, как над полями занимается рассвет, разгоняя промозглый осенний утренний туман. Мелькнул указатель «Калинковичский район», вдоль дороги появились роскошные сосновые и березовые леса.

— Ты где ее вообще нашел? — спросил Василий Николаевич. — Ну, Таисию свою. Она же не наша, не Дубровицкая, верно?

Я откинулся на сидении:

— В бане. Хотите — верьте, хотите — нет, пришел с работы, собрался в баньку, открываю дверь — стоит!

— Ого! — только и сказал Волков. — Расписались уже?

— Заявление подали, — я улыбнулся.

— Моя тоже — заявление подала, — внезапно выдал он. — На развод. Говорит — сердце у меня дубовое, и человек я — бездушный.

Я бы тоже сказал «ого», но воспитание не позволило. Никогда не спрашивал у Волкова о его семейном положении, а тут — вот такое выясняется! Воспитание у меня было хорошее, а вот мозг с утра подводил, и язык мой брякнул:

— Очень даже душный!