Эффект чужого лица

Марина уже потеряла всякую уверенность. Во всем.

– Господи, что же теперь делать? Пойти в полицию?

– Они как раз таких дурочек и ждут, – разозлилась Соня. – Чтобы свалить на них вину! Зачем мучиться, раскрывать убийство, когда есть готовенький козел отпущения?!

– Апрель, наверное, больше не придет в клуб… я его не увижу…

– Угораздило же тебя втюриться в него! С красивыми парнями – одно наказание.

– Как ты думаешь… за что он ее убил?

– За что, за что! Кто их, паразитов, разберет?! – с сердцем воскликнула Соня. – Может, ревновал… или просто решил отомстить. У Апреля самолюбия через край. Говорила я тебе – не связывайся с ним!

– Он ее раздел! Снял всю одежду…

– Маньяк. Слава богу, на ее месте не ты оказалась.

То, что Апрель поднял руку на женщину, мало того, лишил ее жизни, – слегка охладило любовный пыл Марины. Разве не боязно остаться наедине с таким? А ну, как ему взбредет в голову и с ней расправиться? В то же время в ее душе зрел протест. Неужели Апрель – убийца, опасный преступник?

На следующий день Соня чуть ли не силком потащила сестру на работу в «Буфет».

– Нельзя тебе, Маринка, дома сидеть. Так с ума сойдешь! Выпей успокоительное и собирайся.

Девушка послушно проглотила таблетку. В метро она ехала заторможенная, словно в трансе. На улице сестре пришлось взять ее за руку и вести за собой, как ребенка. Было холодно, но Марина не чувствовала ледяного ветра, бьющего в лицо снега. «Ничего, – рассудила Соня. – У нее нервное потрясение. День-другой, и отпустит».

Митя с добровольными помощниками устанавливал на «сцене» огромную живую елку, возился с крестовиной, чертыхался. Елка в теплом помещении истекала смолой, густым запахом хвои, праздника. Рядом стоял открытый ящик с игрушками, на полу валялись клочки пожелтевшей за год ваты, выцветшие флажки, обрывки серпантина.

– Скоро Новый год, – без особой радости произнесла Соня, тормоша сестру. – Да встряхнись ты! А то все заметят твое состояние, приставать будут…

– Мы тут часть веток срезали, – сказал Митя. – Возьмите, украсьте «Буфет». Гирлянды я уже отнес. Потом повесим.

Марина – как и рассчитывала сестра – отвлеклась, оттаяла.

– Сегодня вечером большой концерт, не забыла? – сообщила Соня. – Апрель тоже должен был петь. Хотя вряд ли он осмелится явиться сюда.

Лучше бы она этого не говорила. Марина взбудоражилась, покрылась красными пятнами, ее руки задрожали. Она уже не могла думать ни о чем другом. Апрель, возможно, придет!

– Как он будет выглядеть после… после… – шептала девушка. – Какие у него будут глаза?

– Не придет он.

Но любящему сердцу открыто больше. Марина, несмотря на здравый смысл и некоторый страх, вся превратилась в ожидание. Неужели Апрель пойдет на такой риск? С него станется.

– Он не такой, как все…

– Еще бы! – поджала губы Соня. – Не каждый способен на убийство. Только «избранные»! На которых – печать дьявола. Погоди, когда его прижмут по-настоящему, небось начнет все на сатану валить. Мол, голос свыше ему повелел, а он не посмел ослушаться. Они, маньяки, будто бы ни при чем, – им кто-то приказывает, а они исполняют. Вот и выходит, что наказывать их не за что. Не ведали, что творили.

– Тише ты…

К шести часам в клуб стала подтягиваться публика. Исполнители готовились к выступлению в импровизированной «гримерке», где они могли переодеться, отдохнуть, привести себя в порядок, настроить инструмент, выпить чашку чая или кофе.

Администратор рассаживал зрителей, которых не испугали ни снег, ни мороз. Для них до начала концерта крутили фильмы, отснятые членами клуба: альпинистами, спелеологами, любителями рафтинга[12].

– Зал, кажется, будет набит битком, – предупредил Митя девушек. – Ставьте большой самовар, новые стаканы я сейчас принесу из подсобки. В антракте народ к вам ломанется.

Все закрутилось, завертелось, только успевай поворачиваться. Некогда вздохнуть, не то что задумываться о любви и смерти. Даже Марина перестала высматривать Апреля.

– Угомонись ты, балда, – ворчала сестра. – Он уже далеко, едет в «прокуренном вагоне» куда-нибудь в Салехард.

– Нет, – упрямо мотала головой та. – Он в Москве. Я чувствую!

Каково же было удивление Сони, когда в «Буфете» появился-таки Апрель, черный, угрюмый, с мутными от водки глазами – видно, уже где-то набрался для храбрости. Она обомлела, толкнула сестру.

– Гляди!

Марина помертвела, первым ее побуждением было спрятаться, нырнуть за стойку, присесть на корточки и не высовываться.

– Ну-ка, возьми себя в руки, – прошипела Соня. – Не то он враз догадается.

– Не могу… боюсь! Он по моему лицу все прочитает. Ей-богу!

– Так и будешь сидеть за стойкой? А кто людей станет обслуживать? Вылезай, дорогуша.

Марина, зеленая и дрожащая, как лист на ветру, на ватных ногах поплелась к самовару.

– Водки! – послышался за ее спиной голос Апреля. – Лей, не жалей…

– Куда тебе столько? – пискнула Соня. – Ты же поешь сегодня.

– Не пою. Голос пропал!

– Заболел, что ли?

– Заболел! Неизлечимой болезнью!

Он навалился на стойку, дыша перегаром и ментолом. Красивый до умопомрачения, с модной щетиной на мужественном подбородке, с капельками от растаявших снежинок на волосах.