Эффект красной черты

Президент умолк и потянулся к стакану с соком.

— По-моему, мы не можем рассчитывать на этого Уондеринга, — задумчиво произнес Сэм. — Он явно не с нами… Вот уж не подумал бы. Мне казалось, они с Файтером смертельные враги — как раз из-за этих эвроматов, или нет?

— Между смертельными врагами и смертельными друзьями невелика дистанция, — усмехнулся Джи-Пай. — Древний Фил может видеть в Файтере свое, так сказать, лучшее я, то, которое он сам не сумел реализовать. Такое бывает…

— Давайте разбегаться, только без всяких красных смещений, — со слабой улыбкой сказал Президент и потер переносицу. — Уондеринг считает меня вашим стандартом, а стандарту положено веровать. Так вот, я хотел бы верить в добрую волю Уондеринга.

— Смотри, Бобби, — вставая, сказал Сэм. — Я профессионал и чувствую, что этот Файтер блефует. Мои ребята могут легко проверить мою гипотезу. Впереди целая ночь, а другой у нас может не быть…

«Я теряю целых семь ночей с Мэри и то не давлю на Боба, — подумал Шедоу. — Лишь бы этот бык не наломал дров… Если он на свой страх и риск потрясет Файтера, все пропало. Мы наверняка попадемся в какую-то простенькую ловушку, а главное — сорвется вся моя игра… Древний Фил недаром решился на завтрашнюю поездку. Он прозрачней, чем думает, для меня — прозрачней… И хорохорится — куда тебе там! Иначе зачем он стал бы носить свой парик? Ведь все знают, что он давным-давно лыс, как колено… Ему неохота выглядеть стандартным яйцеголовым. Как же — сокрушитель стандартов! Значит, он еще рассчитывает совершить то, что не успел в своей слишком долгой и слишком праведной жизни — вот и вся психология… Пусть совершает!»

— Я тоже вполне доверяю Древнему Филу, — вступил он в разговор, — и прошу тебя, Сэм, не предпринимать ни одного шага против Файтера. Во всяком случае ни одного шага, не согласованного с Бобом и со мной. По-моему, завтра днем все экземпляры его доклада лягут на этот стол.

Президент удивленно посмотрел на Шедоу, но ничего не сказал.

«Надо как-нибудь выяснить, не скрывает ли и Файтер идеально отполированный шар под своей роскошной шевелюрой», — мелькнула у Шедоу весьма никчемная, хотя и слегка позабавившая его мысль.

8

Раннее утро с трудом втискивалось в сознание Джима Файтера. Он лениво встал и с полчаса бесцельно проблуждал по коттеджу, таская на себе совершенно опустошенную снотворным и оттого бесполезную голову. Потом заставил себя сварить кофе и несколько минут поболтаться под душем. И снова стал бродить по комнатам, утешаясь вновь обретенной способностью к размышлениям.

Вот уже утро, думал Файтер, и ничего не произошло. Тройная доза снотворного, достаточная для длительной блокады действия Труз-маски, не пригодилась, только довела до одури. Похоже, все обо мне забыли…

Тишина. Я всю жизнь гнался за тишиной, и вот она — настоящая тишина. Садись за стол и твори, все звуки ушли из этого дома. Не носится по лестницам с громом стартующей ракеты младшенький, Пит, не пристает с заковыристыми вопросами старший, уже понемногу бунтующий Джимми. И средний, Энтони, тоже не встревает в самый неподходящий момент с предложением сыграть в шахматы. Мало ему домашней ЭВМ, мало она его бьет… И Сьюзи не придет в мой кабинет и не станет тыкаться носом в затылок, как щенок, которому скучно…

Вот так, садись и твори — перекраивай Вселенную и человека в идеальных условиях комфортабельнейшей из одиночных камер.

Нет, ничего не перекроить — тишина кричит памятью, дом кричит всеми голосами пустых комнат, голосами, которые накопились здесь за много лет. И кажется, все бы отдал, чтобы оживить эти голоса, выдавить их из тюбика памяти в этот дом, заполнить его реальным мельканием, звуками, запахами…

Запахи — первый и последний наш свидетель, думал Файтер, они напоминают о том, что крохотные существа, еще не клетки, а так — какие-то микроскопические пульсирующие комочки, ощущали мир в потоках молекул — на вкус и на запах. И вот запахи остаются и преследуют нас, как сигналы из миллиардолетнего далека, как зов истоков зарождающейся жизни. От шарфика Сьюзи до ночной посудины Пита — все кричит в этом доме, кричит и сводит меня с ума, меня, вытолкавшего своих ребят в пустоту…

Не было выхода… Все так, отсутствие выхода, мнимое или реальное, лучший способ убить сожаления. И еще проще — назад не воротишь! Чего уж там думать-горевать, когда есть магическое — назад не воротишь…

Так или нет? Может, не поздно и воротить? Поехать к Бобу или просто позвонить. Сказать ему: слушай, Бобби, я погорячился. Я думаю, что мир и вправду вот-вот рухнет в тартарары, но Бог с ним, с миром. Давай жить дружно и потом — дружно гореть в общем костре. И пусть милые голоса снова наполнят мой коттедж, и я позову тебя, Боб, на маленькую вечеринку. И мы пустим сюда нескольких корреспондентов — пусть немного заработают и пусть разнесут по всему миру весть о личной дружбе Президента с шефом Эвроцентра, и ты как бы возложишь руку на далекое будущее нашей цивилизации, пусть и несуществующее… И это даст тебе новых избирателей, а мне — новые миллионы на расширение Эвроцентра…