Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев

В связи с этим интересно отметить, что в среду вечером этот охранник сообщил начальнику тюрьмы, что его униформа ему мала и раздражает кожу, поэтому он ее снял. Но ведь он сам выбирал и мерил ее за день до начала эксперимента, а потом носил в течение четырех дней без всяких жалоб. Это значит, что его проблемы были скорее психологическими, чем физическими. Мы достали ему форму большего размера, и он неохотно ее надел. Кроме того, он все время снимал темные очки, а когда наши сотрудники спрашивали, почему он не следует стандартным процедурам, он говорил, что забыл, куда их положил.

Охранник Серос: «Я ненавидел весь этот гребаный эксперимент. Я просто ушел, когда он закончился. Все это стало для меня слишком реальным»[160].

О том, что подавленный гнев был причиной садизма охранников

Дуг-8612 в интервью, которое он дал позже, для фильма о нашем эксперименте, снятого студентами, красноречиво сравнил Стэнфордский тюремный эксперимент с реальными тюрьмами: у него был опыт работы в одной калифорнийской тюрьме.

«В Стэнфордской тюрьме была очень мягкая обстановка, но даже здесь охранники превращались в садистов, одни заключенные впадали в истерику, а у других начиналась нервная сыпь. Здесь была мягкая ситуация, но это ничего не меняло. Здесь было все, что есть в настоящей тюрьме. Роль охранника провоцировала садизм. Роль заключенного вызывала дезориентацию и чувство стыда. Охранником может быть каждый. Труднее оставаться все время настороже и сопротивляться садистским импульсам. Это неосознанный гнев, злоба, ее можно подавить, но она никуда не денется; она все равно проявится, в виде садистских поступков. Я думаю, что в роли заключенного себя все-таки легче контролировать. Каждому нужен [опыт] заключенного. В настоящей тюрьме я встречал заключенных, обладавших исключительным чувством собственного достоинства, они не раздражали охранников, всегда были вежливы с ними, не будили в охранниках садистских импульсов. Они смогли встать выше стыда. Они знали, как сохранить чувство собственного достоинства в этой ситуации»[161].

О природе тюрем

Клей-416: «Охранники так же несвободны, как и заключенные. Им нужно управлять тюремным блоком, но за ними тоже есть закрытая дверь, которую они не могут открыть. Так что на самом деле мы здесь все вместе, и всё, что мы создаем, мы создаем вместе. У заключенных нет отдельного общества, и у охранников нет отдельного общества. Это так, и это отвратительно»[162].

Охранник Серос: «[Когда] заключенный напал на меня, мне пришлось защищаться, не как личности, но как охраннику… Он ненавидел меня как охранника. Он реагировал на униформу. У меня не было другого выбора, кроме как защищаться, как охраннику. Это потрясло меня… Я понял, что был таким же заключенным, как и он. Я был просто мишенью для его чувств… И мы, и они были подавлены гнетущей атмосферой, но у нас, у охранников, была иллюзия свободы. Но это была только иллюзия… Все мы стали рабами денег. Заключенные скоро стали нашими рабами…»[163].

Как поет Боб Дилан в своей песне «Джордж Джексон», иногда мир похож на одну большую тюрьму:

Некоторые из нас — заключенные,
Остальные — охранники.

Об изменениях характера за шесть дней

Анализируя некоторые утверждения, сделанные охранниками перед началом эксперимента, а затем в ежедневных записях, можно заметить фундаментальные сдвиги в их мышлении. Показательный пример — охранник Чак Барден. Вот что он говорил до, во время и после эксперимента.

До эксперимента: «Я пацифист, я не агрессивен и не могу себе представить, чтобы я стерег и/или плохо обращался с каким-либо живым существом. Я надеюсь, что мне достанется роль заключенного, а не охранника. Я настроен против государственных институтов и часто участвую в политических и социальных протестах. Вполне возможно, что в будущем мне придется сыграть роль заключенного в реальной жизни — и мне любопытно испытать себя в этой ситуации».

После инструктажа охранников перед началом эксперимента: «То, что мы получили униформу в конце встречи, подтверждает игровую атмосферу всего этого. Я не знаю, многие ли из нас разделяют ту „серьезность“, которую демонстрируют экспериментаторы. Я испытываю определенное облегчение, потому что остаюсь в резерве».