Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев

Реалистичность какой бы то ни было роли зависит от системы поддержки, которая держит роль в определенных рамках и не допускает вторжения альтернативной реальности. Напомню, что когда мать заключенного Рича-1037 пожаловалась мне на его удручающее состояние, я спонтанно вошел в роль руководителя учреждения и стал возражать: я сказал, что у № 1037, должно быть, возникли личные проблемы, никак не связанные с нашей тюрьмой.

Сейчас я вижу, что моя ролевая трансформация из доброго и отзывчивого преподавателя в бесчувственного суперинтенданта тюрьмы была ужасна. В этой новой и несвойственной мне роли я вел себя неуместным или несвойственным мне образом, например, отклонил совершенно оправданные жалобы этой женщины и впал в панику, когда офицер полицейского управления Пало-Альто не разрешил перевести «заключенных» в городскую тюрьму. Я думаю, Стэнфордская тюрьма стала настолько достоверной еще и потому, что я сам так убедительно вошел в свою роль. Но играя эту роль, заботясь о безопасности и защите «моей тюрьмы», я не смог понять, что нужно было завершить эксперимент, как только произошел нервный срыв у второго заключенного.

Роли и ответственность за жестокое поведение

При необходимости мы можем играть роль и в то же время отделяться от нее. Это значит, что мы можем «снимать» с себя личную ответственность за ущерб, который наносят другим наши действия, продиктованные ролью. Мы отказываемся от ответственности за свои действия, возлагая ее на роль, мы убеждаем себя в том, что она чужда нашей истинной личности. Этот интересный тип психологической защиты ярко продемонстрировали нацистские лидеры СС во время Нюрнбергского процесса. «Я только выполнял приказы», — оправдывались они; иначе говоря, защита заключалась в утверждении: «Не осуждайте меня, я только играл свою роль в то время и в том месте, а на самом деле я совсем не такой».

Помните, как Хеллман оправдывал свое оскорбительное поведение по отношению к Клею-416 в телевизионном интервью? Он утверждал, что проводил «собственные небольшие эксперименты» — хотел увидеть, как далеко может зайти в издевательствах над заключенными, прежде чем они взбунтуются и начнут отстаивать свои права. Он пытался доказать, что издевался над заключенными, чтобы заставить их взбунтоваться; а их бунт стал бы для него «наградой» за жестокость. Но можно ли верить этому оправданию? Нет. Достаточно вспомнить, как Хеллман вел себя во время «сосисочного бунта» Клея-416 и выступления Сержанта против слова «ублюдок»; он вовсе не испытывал восхищения их сопротивлением или принципиальностью. Наоборот, он разозлился и стал вести себя еще более жестоко. Хеллман действовал как стопроцентный охранник, он вышел за рамки требований ситуации и даже проводил собственные «небольшие эксперименты» просто ради любопытства и развлечения.

В недавнем интервью журналисту газеты Los Angeles Times, посвященном СТЭ, Хеллман и Дуг-8612 предложили одно и то же объяснение того, почему они делали то, что делали — один был «жестоким», другой — «безумным». Они сказали, что просто играли эти роли, чтобы угодить доктору Зимбардо[193]. Но так ли это? Мне вспоминается знаменитый фильм «Расемон», где каждый персонаж по-своему объясняет одно и то же событие.

Анонимность и деиндивидуация

Влияние ситуационных сил в виде правил и ролей возрастает, когда используются униформа, костюмы и маски — все это маскирует обычную внешность, что, в свою очередь, способствует анонимности и уменьшает личную ответственность. Когда люди, оказавшись в какой-то ситуации, ощущают свою анонимность, как будто никто не знает, кто они такие на самом деле (и поэтому не заботятся о последствиях своих действий), их проще вовлечь в антиобщественные действия. Это проявляется особенно ярко, если ситуация позволяет следовать собственным импульсам или же выполнять приказы или правила, к которым в другой ситуации мы отнеслись бы как минимум с подозрением. Одним из таких инструментов были зеркальные темные очки. Они позволяли охранникам, начальнику тюрьмы и мне самому оставаться безличными и не вступать в личный контакт с заключенными. Униформа давала охранникам некую обобщенную идентичность, как и требование обращаться к ним в обезличенной форме: «господин надзиратель».