Эффект побочки

Он так и не понял, что произошло, потому, что всё это случилось в первый и последний раз. До этого ему ещё никто не перерезал горло, ведь этот опыт можно пережить только единожды. Точнее…этот опыт нельзя пережить.

Вождь замолчал. Он продолжал сидеть уставившись перед собой и сосать мундштук давно погасшей трубки.

Мы все тоже сидели молча и растерянно переглядывались друг с другом, не понимая, зачем Вождь рассказал эту странную историю.

– Ну что уснули? – внезапно рявкнул Вождь, нарушив гробовую тишину. – Мы кажется собирались куда-то идти.

Глава 5. Праздник детства

Мы шли по заполненному людьми, широкому пешеходному бульвару. Вождь двигался в авангарде, заложив за спину правую руку, держа в согнутой левой трубку. Выпускаемый как из пароходной трубы белый густой дым, зависал над морем людских голов. Сам он, будто нос парохода разрезал плотные волны, отчаянно врубаясь в толпу. Сразу за Вождём, укрываясь его спиной словно щитом, зажатый как испуганный зверёк, семенил Поэт. Монах шёл в стороне от всей процессии. Он, в отличие от Поэта не боялся этих людей. Если Вождь боролся с сопротивлением потока, а Поэт пытался его избежать, Монах будто растворился в нём и тёк вместе с ним. Он не утратил своего вечно приподнятого настроения после угрюмого рассказа, как все мы. Его не трогали какие-то слова и мысли, он радовался всему что видит и чувствует здесь и сейчас. Мы с Рыжим шествовали сзади, замыкая всю процессию. Я наблюдал за всей троицей и все они казались мне другими, новыми. Их облик сильно изменила современная одежда. Вождь был в серой футболке, потертых джинсах и кроссовках, которые наверное когда-то были белыми. Саша тоже был в джинсах и кедах, но его ярко оранжевая футболка пестрила непонятными рисунками. Монах был одет в голубую майку, синие спортивные шорты и тапочки вьетнамки. Вся эта одежда досталась им от своих предшественников. Эти парни может вынужденно, а может и нет поделились с ними своими телами, а вот теперь и одеждой.

Своим облачением поначалу был недоволен только Поэт. Он долго упирался, не хотел одевать «это убожество», пока Рыжий не пригрозил оставить его в палате. Вождь и Монах спокойно отнеслись к предложенному им одеянию Для Вождя было не важно, что снаружи, главное то, что внутри. Для Монаха же главным было то, что внутри того, что внутри.

Мы с Куратором были одеты в своё. Я был в новых белоснежных кроссовках и адидасовском костюме, а Рыжий в жёлтой клетчатой рубахе, классических брюках и чёрных очках.

***

Рыжий устроил нам шикарную детскую программу. Со стороны наверное выглядело нелепо, когда пятеро взрослых мужиков едят сладкую вату, весело улюлюкая катаются на каруселях, визжат как девчонки, летя вниз с аттракциона «Стелла». На пару часов все мы превратились в маленьких детишек. Детишкам без разницы, в какой эпохе они находятся, им до фени, кризис мировой экономики, войны и катастрофы, их не заботит социальное неравенство, чихать они хотели на пандемию, их абсолютно не заботит то, что будет завтра. Есть только этот миг, этот прекрасный солнечный день. Детство это вечный кайф, детство это вечность, бессмертие! Даже Вождь заразился этим детским настроением. Он громче всех орал на каруселях ; шустро рыскал среди аттракционов выискивая самые крутые, а потом, как капризный сынишка, требовал у Рыжего, чтобы он купил туда билеты. Он выпрашивал у скупого родителя мороженное, пирожки , чебуреки, он кайфовал, наблюдая как Рыжий краснеет и злится в очередной раз доставая худеющий кошелёк.

Я наблюдал, как Вождь толкается среди пестрой толпы, кого то задирает, с кем-то обменивается короткими репликами; смотрел, как он юрко втискивается в голову очереди, игнорируя, возмущение народа, а потом ещё самым бесстыдным образом, машет рукой, призывая всю нашу компанию. Наверное у него было мало детства, так же, как и у меня. Слишком рано нам стали говорить, что жизнь сложна и тяжела, что нужно взрослеть как можно быстрее, что не нужно вести себя как маленький, не нужно сидеть без дела, фантазировать и играть в бирюльки. Эти разговоры и нравоучения, как капли с нейтрализующим раствором, попадали в колбу наполненную цветной бурлящей жидкостью, пока не превратили её в серую воду.

С Поэтом и Монахом всё было более менее понятно. Они вели себя так, как от них и ожидалось. Улыбки словно залитые глазурью от сладкой ваты не сходили с их лиц. Монах складывал ладони в молитвенном жесте перед каждым, кто попадался ему на пути, или встречался с ним взглядом. В эти моменты размягчались и приобретали человечность даже самые суровые лица.

Поэт тоже быстро проникся любовью к этим новым, не похожим на обычных сапиенсов особям. Он дивился их откровенным одеждам, напоминающим одеяния диких африканских племён его бытности. Его африканских предков напоминали булавки в носах, гвозди в ушах и множество наколок на всех частях тела встречающихся прохожих. Он смотрел на этих людей как на разноцветных экзотических бабочек.