Эффект прозрачных стен

Несмотря на дыру в предплечье, сегодняшний день определенно был лучшим за последний год. А может, даже за два. Маша и Лада засыпали его своими новостями. В два голоса хвалили новую учительницу, наперебой рассказывали про Хогвартс, поход в библиотеку и книгу Молоховец, вареники и вишневые косточки. Маша, недолюбливавшая бизнес родителей, вероятно, из-за того, что он практически лишал ее их общества, обсуждала с Ладой варианты продвижения новых блюд, чего до этого с ней никогда не случалось. Долгая жизнь с Ладой научила Тарасова читать ее лицо, словно книгу. И сейчас сквозь макияж, подсвеченный улыбкой, словно между строк, он видел и бессонную ночь, и слезы. Но видел также, что она счастлива быть сейчас с ним. А радостная Маша… Мозг отказывался принимать ее кукушонком, подкинутым кем-то в семейное гнездо Тарасовых. Она была его дочерью, что бы ни утверждали дурацкие анализы. Нет, не зря генетику считали лженаукой.

Девчонки убежали, и Прохор тихо дремал в ожидании их возвращения. А вместо Лады с Машей приехала мать. И, похоже, разговор предстоял не из приятных.

– А что стряслось? – спросил он, пытаясь приподняться в постели.

– К Крылову приходил человек от тебя, сказал, что ты попросил Деревянко защищать Ларина. Это так? – Мать заботливо поправила подушки и села на стул, где совсем недавно сидела Лада.

– Так.

– Но почему? Он же хотел убить тебя!

– Ты правда веришь, что это он?

– Не знаю, в полиции сказали, что у них есть доказательства. Какая-то экспертиза.

– Что за экспертиза?

– Они не говорят.

– Ладно, я узнаю у Деревянко, думаю он уже в курсе, – Прохор потянулся за лежавшим на тумбочке телефоном.

– Подожди, не звони пока. Я понимаю, что тебе жалко этого Ларина. Но что, если это его рук дело? Ведь он не остановится, пока не доведет дело до конца. Давай я отвезу тебя в Липовск. Там хоть охрана есть.

– Не нужна мне никакая охрана! Каким нужно быть отморозком, чтобы сводить счеты в больнице?

– А стрелять среди бела дня возле офиса, рядом с торговым центром – это нормально?

– Стрелять – это всегда ненормально.

Мать не могла найти слов для возражения, и в палате стало тихо. Так тихо, что было слышно, как в окно бьется муха – первая в этом году.

– В конце концов, я просто не хочу внимания со стороны органов. Все это расследование может иметь никому не нужный резонанс.

Мать открыла окно и выпустила муху на улицу, проворчав что-то насчет антисанитарии.

– Тебе есть что скрывать? – спросил Тарасов, завидуя мухе. Она обрела свободу, а он вынужден выслушивать родительские нотации.

– Всем есть что скрывать, – отрезала мать. – Почему этот твой сыщик интересуется Неонилой?

– Он просто выполняет свою работу.

– А Лада? Они вызывали вашу новую няню. Видимо, Ладу тоже подозревают…

Тарасов вдруг почувствовал прямо-таки смертельную усталость.

– Почему ты так ее не любишь?

– Главное, чтобы ее любил ты. А я… Мне кажется, она что-то постоянно скрывает, постоянно лжет. Ты бы поручил своему Рыбаку последить за ней.

Это было последней каплей.

– Ты за отцом тоже следила?

Мать вздохнула, словно собираясь сказать что-то резкое, но быстро взяла себя в руки. Ответила не сразу, видно, сосчитала в уме до десяти и обратно.

– Мы с твоим отцом были счастливы.

Да, они были счастливы. Нюрочка, первая красавица детсадовской группы, дочь директора завода, того самого Прохора Калашникова, в честь которого получил свое имя Тарасов, слишком серьезный для своих лет Сережа Тарасов и щекастый Антоха Крылов, не отрывавший от Нюрочки влюбленного взгляда. Нюрочка уже тогда знала, что будет врачом, Тарасов собирался стать космонавтом, на худой конец, летчиком-истребителем. Крылову было все равно – лишь бы рядом с Нюрочкой, поэтому он склонялся к медицине. Хотя против космоса тоже не возражал. Но вместо космоса обоих парней сразу после школы забрали служить на флот. Поговаривали, что здесь не обошлось без Прохора Калашникова, устранившего таким образом нежелательных женихов.

Вернулись они через три года, в преддверии лета. Все такой же серьезный Тарасов и постройневший, вытянувшийся Крылов. Анна мыла окна, стоя на подоконнике, и сразу увидела двух рослых парней, размашистой походкой приближавшихся к ее подъезду. Стянула с волос легкую косынку, пригладила рукой рассыпавшиеся волосы и как была в домашнем халатике выскочила на улицу.

– Ань, ты еще лучше стала! – завороженно произнес Крылов.

А Тарасов не сказал ничего. Он вытянул вперед сжатую в кулак руку. Потом медленно перевернул ее и разжал пальцы. На ладони лежало простое маленькое колечко с синим, словно море, камушком. Но поразило Аню вовсе не кольцо. Она мягко нажала ладонью на пальцы Тарасова, заставляя их вновь сжаться в кулак. А потом развернула руку пальцами вниз. На фалангах синели вытатуированные буквы, на каждом пальце по букве, складываясь в имя Нюра. Под буквой «а» неизвестный художник изобразил сердечко, немного смазанное, отчего больше напоминавшее кляксу.