Эффект Ребиндера

– Оля, дорогая, милая, не нужно. Я все понял. Я что-то придумаю, не волнуйся, прошу тебя…

Самое страшное, что ей совсем не хотелось его отталкивать. Наоборот, словно наркоз навалился, голова закружилась от горячих, скользящих по спине пальцев. Боже, какие у него руки, ласковые и твердые одновременно, невозможно не подчиниться. Вот как, оказывается, он обнимает Таню. Что это?! Страсть? Помешательство? Отравление? Вот почему люди обнимают друг друга! Сейчас, сейчас она соберется с силами. Только перестать реветь, наконец!

– Оля, ты настоящий друг, я все понял. Не плачь, пожалуйста. Ну что ты? Разве можно так отчаиваться?

Зачем он обнимает все крепче? Зачем целует горячими невозможными губами ее залитые слезами щеки? Что с ней происходит?! Почему она не отталкивает эти руки и губы, почему прижимается головой к широкому уверенному плечу?! Как она оказалась лежащей на кровати? На той самой кровати?!

Оглушительный звон ударил по ушам. Будильник! Почему будильник в середине дня?!

– Не пугайся, я ставлю будильник для занятий, чтобы не отвлекаться. На каждые два часа, а потом перерыв. Специально сегодня взял выходной, экзамены скоро. Вот сволочи, ханжи несчастные, не дают нормально жить и работать! Когда у вас это чертово собрание? В каком часу?

Про что он говорит? Какое собрание? Что теперь можно сделать для Тани, когда она сама оказалась такой предательницей? Жуткой и подлой предательницей. Как она, Оля Попова, честный и разумный человек, позволила ненавистному презираемому бабнику Левке обнимать себя?! Что случилось? Почему она не оттолкнула его, не убила, не расцарапала физиономию?

Главное – поскорее уйти, убежать из ужасной комнаты, не видеть смятой кровати, Таниных тапочек, Левкиной расстегнутой рубашки. И этот кошмарный Краснопольский еще ласково заглядывал в глаза и даже погладил по плечу, когда Оля натягивала плащ.

– Ты только не горюй и не расстраивайся, Оленька! Положись на меня!

Все было обычным – пешеходы, троллейбус, знакомая остановка. Пробивались первые листья, улицы казались веселыми и нарядными. Будто ничего не случилось. Будто она, лучшая Танина подруга, не лежала полчаса назад в объятиях чужого возлюбленного, как в самом ужасном и пошлом романе. А если бы зашла та же соседка? А если бы Таня случайно вернулась?! Боже мой, ведь Таня могла вернуться и застать их!

И нужно было как-то жить дальше. Как-то нужно было жить.

Комсомольское собрание оказалось очень коротким. Потому что ровно в 18.15, сразу после вступительного слова секретаря факультета, в зал вошел Левка Краснопольский в элегантном костюме и красивом строгом галстуке. Он поприветствовал президиум взмахом руки, как великий дирижер, и попросил немедленно освободить от разборок и проработок его жену. Да, его жену Татьяну Левину. Всё!

В том же месяце они с Таней официально расписались. Ася Наумовна устроила домашний вечер для самых близких друзей и родственников, а настоящую свадьбу решили отложить до лета, то есть до приезда Левиной мамы с семьей.

Конечно, Ольга была среди приглашенных и на вечер, и на главную свадьбу. Ей даже прислали отдельное письмо с картинкой и веселыми стихами явно Левкиного производства. Таня давно рассказывала, что он балуется рифмоплетством.

И я слыхал, что божий свет единой дружбою прекрасен

Когда возникла эта идея? Сразу после приезда сестры с семьей? Или еще раньше? Черт возьми, почему он никогда не помнил подробностей?!

Кажется, сестра уехала с Матвеем в Новосибирск летом 68-го года, сам Володя как раз перешел на второй курс. Или на третий? Нет, все-таки на второй, он тогда впервые попал в стройотряд, впервые появились свободные деньги. И тут пожалуйста – собственная комната! Наконец можно читать допоздна, валяться утром, если нет первой пары, бросать носки и рубашки на ближайший стул.

Родители сначала очень горевали и даже злились на неожиданно возникшего зятя, но вскоре принялись отчаянно скучать по Ольге и целыми днями ждали звонков и писем. Можно понять! Столько нарушений в их степенной продуманной жизни – брошенная диссертация, переезд из столицы, странная фамилия зятя. Отца особенно раздражала именно фамилия, он даже взял с Ольги слово не только не менять собственную, но и будущих детей записать Поповыми. В этом был резон, как, впрочем, и во всех отцовских решениях – в университете уже открыто говорили про засилье евреев, не хватало Ольге приключений еще и на эту тему! По вечерам родители теперь обсуждали не цены на рынке, а стоимость междугородних разговоров и билетов на самолет. Два раза в месяц они аккуратно паковали фанерный ящичек с сухофруктами и дорогой сырокопченой колбасой, которую раньше никогда не покупали, мама вписывала крупными печатными буквами Ольгин адрес, и отец на автобусе, а потом на метро с двумя пересадками отправлялся на Главпочтамт. Районной почте он не доверял, колбасу могли запросто украсть, спрашивай потом с кого хочешь!