Эффект шимпанзе (СИ)

— Должно быть, удобно прикрываться прошлым, чтобы ничего не делать в настоящем, — иронично заметил Мун, — Принять уготованную тебе роль и не дергаться.

— Если единственная альтернатива — отрицание реальности, то да, я предпочту эту роль. Она многое мне дает. Но ты, вместо того, чтобы гордиться и пользоваться ей, лезешь в непроходимые дебри, которые нивелируют все твои преимущества. Ты хоть раз видел войну, выигранную без применения силы? Нет, потому что это абсурд с чисто математической точки зрения. Теория игр не допускает такой возможности.

— Потому что определение победы в реальной жизни сложнее, чем в теории. Ты привык рассматривать всю жизнь как игру с нулевой суммой, и я могу понять, почему. Но к чему тебя приведет такое отношение? Предположим даже, что ты никогда не проиграешь. Весь выигрыш в мире — твой. И что ты будешь с ним делать? Сидеть на горе золота и любоваться им? Это чистой воды безумие.

— Ты неправ в отношении моих взглядов, но допустим. А что с тебя? Ты отказываешься признавать, что игры с нулевой суммой вообще существуют. Но проблема в том, что в поговорке «и овцы целы, и волки сыты» есть еще третья часть.

— Нет уж, проблема с ней начинается куда раньше. Сама аналогия некорректна. Овцы и волки не могут менять свои роли, в отличие от людей.

— Если мы все еще о теории игр, то такое маловероятное событие, как пересмотр человеком его роли, вообще не должно учитываться в модели как решение.

— Почему-то, когда за дело берется профессионал, эта вероятность резко возрастает.

— Да, тут есть, над чем задуматься. Вот ты, Пирсон, не расскажешь, что он тебе наплел? — Фай неожиданно обратился к Скотту, до этого усиленно хранившему молчание. Тот долго обдумывал ответ:

— Что для тебя победа? Какова конечная цель твоих действий?

— А ты уже не помнишь? Когда-то мы ее разделяли. Абсолютная свобода.

— Значит, наши цели перестали совпадать. Все просто.

— Все началось с того, что ты забыл определение, — Мун перехватил инициативу у своего подчиненного, видя, что его голос едва заметно дрожит, — Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого. В противном случае это уже право сильного. Которым ты сейчас и пользуешься.

— Нет уж, сейчас вы вперлись на мою территорию, и я считаю себя вправе постоять за собственную свободу — по твоим же собственным критериям.

— Свободу делать что?

— Свободу не объяснять каким-то случайным прохожим, что я делаю.

— Давай рассмотрим два возможных сценария. Первый: все, что ты делаешь, нормально. В таком случае нам следует просто разойтись. Второй: твои действия нарушают чью-то свободу — скорее всего, кого-то слабого. Тогда получается, что твоя цель противоречива: абсолютная свобода одного достигается нарушением свободы других. Или у тебя есть способ обеспечить свободу слабым, не ограничивая сильных?

На самом интересном месте Фай вдруг приложил палец к уху, прищурился, пробормотал что-то запредельно ядовитое, и, наконец, разочарованно вздохнул.

— Я не очень хочу это признавать, но наша доблестная полиция все-таки ухитрилась растерять остатки твоего отряда, — он виновато развел руками, — Так что я действительно не вижу смысла продолжать диалог. Можешь отправляться на поиски сам. Мне даже интересно, получится ли их разыскать у тебя.

— Мне не менее интересно, сможешь ли ты докопаться до дна этой кроличьей норы. Расскажешь, что найдешь, окей? — добродушным тоном парировал Мун. Даже по записи чувствовалось, что с плеч командира свалился Эверест.

— Не пойми меня неправильно. Это не твоя победа, а наш промах, — пригрозил Фай, — И, если хочешь убраться из страны не по частям, делай это в ближайшие сутки. Поскольку добавлять «и не возвращайся» бесполезно, просто предупреждаю: в следующий раз не вздумай забыть меч.

***

— Они поймали всех, кроме тебя, — добавил Мун, когда я закончил просмотр, — Так что ты всех спас. Снова.

— Что-то я ничего не понял.

— Они не могли атаковать нас, не поймав тебя или не удостоверившись, что ты мертв. Чтобы пропихнуть свою версию случившегося, им надо было убить всех одновременно.

— И зачем?

— Вот это самый интересный вопрос. Думаю, мы уже упустили шанс на него ответить. Но, очевидно, если они пошли на такие меры — мы наткнулись на что-то потрясающее.

— Тогда… нужно разобраться с единственным вопросом, который нам по силам, — написал я.

***

Операция должна быть рутинной и безопасной — по крайней мере, так меня успокаивали врачи. При этом у них на лицах было написано: «мы понятия не имеем, что сейчас произойдет».

Я снизил чувствительность обратной связи до минимума, но место ожидаемого вмешательства все равно ощущалось. Тогда Габриель провел местную анестезию, и вместе с каким-то неизвестным мне напарником приступил к работе.

Многострадальную кожу на затылке, только успевшую принять нормальный вид, снова пришлось подвинуть. Затем врачи долго возились с металлической пластиной, заменяющей мне кусок черепа: похоже, крепилась она как-то нестандартно. Я не почувствовал, когда ее наконец сняли, но понял это, когда один из врачей икнул.