Эффект шимпанзе (СИ)

Мун присутствовал здесь же, у меня за спиной, в таком же стерильном врачебном облачении. Врачи расступились, пропуская его получше рассмотреть открывшуюся картину. Я слышал, как он вздохнул, так ничего и не сказав. А затем передо мной открылся диалог видеовызова.

«Принять»

Командир, решив обойтись без лишних слов, просто передавал мне то, что видели его собственные глаза. Этого оказалось более чем достаточно. И поначалу у меня возник только один вопрос.

На кой черт устройству, находящемуся внутри черепной коробки, светодиодная индикация?!

***

Нет, конечно, я уже догадывался, что увижу. И, тем не менее, не верил своим глазам. Равно как и все остальные. Реальность оказалась не просто бредовей, чем мы ее себе представляли, а бредовей, чем мы могли себе представить.

Какой-то небольшой части меня — видимо, безбашенному исследователю, который так хотел в космос — развитие событий даже нравилось, поскольку обещало еще более глубокие переделки в будущем. И эта часть сейчас тихонько посмеивалась над остальными «пессимистами», обессилено бродившими по замкнутым кругам логики.

Как там говорят — отрицание, гнев, торг, что-то еще... принятие. Отрицать очевидное у меня никогда не получалось, поэтому основной эмоцией стал гнев. Благо, у него была четкая цель: Винсент Лоран.

«Что ты, старик, вздумал поиграть в бога? Мало нам было проблем?..»

Хотя, если задуматься поглубже… В чем я его обвиняю? В том, что создал меня — если это вообще его работа? Но альтернативной для меня было бы просто несуществование — разве я выбрал бы ее?

Шальная мысль промелькнула в моей голове. Одна из тех, при виде которых сознание шарахается в сторону с выражением «я ни при чем», которые внезапно возникают из ниоткуда и так же исчезают. Состояла она в следующем: если я прострелю себе голову, то разожмется ли палец, держащий курок, или пистолет так и будет палить во все подряд, пока не кончатся патроны? У обычного киборга палец разжимается — это я точно знал.

Но вот перед кем Винсент точно виноват, так это перед оригинальным Стивом. Который почти наверняка мертв. Интересно, может ли в нашем законодательстве человек стать жертвой преступления посмертно?

А ведь я и правда имею мало общего с тем Стивом. В отличие от него, я бы ни за что не связался с военными, не смог бы расположить к себе слишком импульсивную и самодостаточную Мишель, не решился бы на большую часть его поступков... Он был гораздо самоувереннее меня. И как можно было не заметить такой очевидной подмены раньше?

Мун тем временем с головой ушел в расследование. Он отменил все задачи, которые мог, а остальные передал вниз по цепи командования. Похоже, он видел в ситуации какой-то еще более глубокий смысл, который его сильно беспокоил. Уже через час после операции он пришел поведать о своих результатах.

Я сидел один в выделенной для меня жилой комнате штаба, плотно сжавшись и глубоко погрузившись в экзистенциальные терзания. Мун намеренно шел громче, пытаясь, наверное, звуком шагов заменить слова, которых у него не было. Я подождал, пока он остановится, и лишь затем поднял глаза.

— А ведь прототипы нейросетей, способных проходить тест Пенроуза, все-таки существуют официально. Пока только в лабораториях. Хотя на людей они ни капли не похожи, — тихо проговорил он.

Это я уже и так знал. Но не знал, что искать дальше.

— Ты ведь догадывался об этом? — неожиданно для самого себя спросил я. Кислородная маска усиливала и без того мертвенную интонацию моего голоса еще на порядок, так что его звучание отдавалось мурашками даже на моей собственной спине.

— Я? Нет. Я предполагал, что ты чего-то мне недоговариваешь, думал, быстро пойму, что именно… Но я и предположить не мог, что кроличья нора может быть так глубока, — проговорил Мун.

— Но ты не побоялся сразу взять меня в свой штаб?

— До недавних пор нам некого было бояться, — грустно усмехнулся Мун.

— Как думаешь, был бы мир лучше, не умей мы генетически модифицировать людей? — снова перевел тему я.

Мун не задумался ни на секунду.

— Конечно, нет. Любую технологию можно обратить в оружие, но это аргумент не против технологии. Генетическая модификация уже спасла на три или четыре порядка больше жизней, чем разрушила. Тем более, что ее альтернатива — естественный отбор.

Сообразив, что я пытаюсь передать ему инициативу, Непобедимый продолжил:

— Я далеко не философ, но некоторые выводы напрашиваются сами собой. Во-первых: наше происхождение не имеет значения, если непредвзятый наблюдатель не может указать, чем мы отличаемся от других людей. Не в вопросах физиологии, а по сути.

— Почему?

— Потому что не все вопросы вообще имеют ответ. Нельзя точно сказать, кто является человеком, а кто — нет. Это как с религией. Невозможно точно сказать, существует бог или нет — вопрос изначально поставлен таким образом, что не может иметь ответа. Нам приходится решать для себя, что более вероятно, и жить, исходя из этого решения.

— И самое сложное — жить…