Эффект Сюзан

«От Дании до острова Спрей неблизко. Неблизко до этой уникальной и хрупкой среды обитания. Но датчане готовы помогать — их не остановит время и пространство».

— Можно медленнее — по одному кадру, — прошу я.

Мы видим остров. Море. Справа в самом низу кадра я вижу трех уходящих людей.

Женщину снимают в профиль. Ее кожа цвета мокко, гладкая, соблазнительная.

Этот кадр будет вырезан из окончательного варианта фильма, он тут оказался по недосмотру. Большинство зрителей приняли бы эту женщину за этнический элемент. Но кто-то может и узнать ее. И поэтому она, скорее всего, отсюда исчезнет.

— Это она, — говорит Тит. — Секретарша Хайна. С островов Кронхольм.

— А если мы прокрутим немного назад?

Он прокручивает назад.

— Можно попросить остановиться на этом кадре? И увеличить?

Изображение троих людей увеличено. Картинка начинает распадаться на пиксели. Теперь можно увидеть контуры мужчин рядом с женщиной.

Один из них одет в синий летний костюм, синий жилет и галстук. Это Хайн.

У другого хватило здравого смысла надеть светлую шляпу для защиты от тропического солнца. Только это не имеет ничего общего ни с рассудительностью, ни с тропическим солнцем. Мы видим, что именно он замечает камеру в вертолете, именно он уходит, увлекая за собой Хайна и женщину. Он что-то говорит им и показывает, что надо отвернуться. И они слушаются его, как будто в их конечности вплетены нити, а он — их кукловод. Даже Хайн следует его указаниям.

Мне не нужно больше фотографий, не нужен крупный план или тест ДНК. Человек в шляпе — мой отец.

7

Солдат провожает нас через двор, Оскар выглядывает из ворот и быстро прячется назад.

— Рядом с вашей машиной стоит какая-то другая. Вашу машину осматривают два человека.

Он кивает солдату, который ведет нас назад, мы следуем за ним.

Один раз я оборачиваюсь. Оскар выходит из ворот, идет к нашей машине, вид у него устрашающий, агрессивный.

Мы идем за солдатом через здание. Кажется, все тут подготовились к переезду, кабинеты опустели, мебель выставлена в коридор. Он открывает дверь, которая выходит к Государственному музею искусств, на нашей стороне Сёльвгаде есть стоянка такси.

Там стоит только одна машина, на дверях нарисованы дроби и интегралы, над всем этим надпись «Математическое такси». Я останавливаюсь в недоумении.

— Это такое «научное такси». Придумали их в прошлом году. Потому что очень много безработных с высшим образованием. Тариф как в обычном такси. Но по пути тебе могут прочитать короткую научно-популярную лекцию.

Я смотрю на солдата. Смотрю на Лабана.

— А нет ли такси, где тебе могут спеть? Какой-нибудь безработный композитор?

Он не отвечает мне. Я открываю дверь машины. Мы садимся. Машина разворачивается, едет в сторону Сёльвторвет.

Водитель молчит. Он прячет свою академическую безработицу за большими солнцезащитными очками. К счастью, он не предлагает нам прослушать лекцию.

Мы поворачиваем на Ивихисвай. Перед домом Дортеи и Ингемана стоит катафалк и две темные машины. Мы едва успели, чтобы попрощаться с Ингеманом.

Я выхожу из машины и роюсь в карманах в поисках денег. Чувствуешь какую-то незащищенность, обезличенность, когда у тебя нет кредитных карт.

И тут я замечаю Дортею. Она стоит на балконе «каюты» Ингемана. Она нас видит, но при этом взгляд ее устремлен куда-то вдаль, она нас как будто не узнает. Потом дважды барабанит пальцами по перилам. Я залезаю обратно в такси.

— У нее кто-то есть.

Харальд кивает на дисплей такси. На нем высвечивается сообщение о розыске и описание всех нас четверых. Текст сухой, никакого драматизма. В конце — номер, по которому следует позвонить.

— Сто метров вперед, — говорю я, — медленно, мимо тех машин. Хорошо?

Такси медленно катится вперед. В двери катафалка торчат ключи.

Я выхожу. Открываю дверь катафалка.

И тут я совершаю большую ошибку.

Я совершаю ее, несмотря на интуитивное чувство, что дети должны быть рядом с нами. Совсем рядом. Но разум говорит, что сейчас перед нами стоит такая задача, когда слишком рискованно брать их с собой.

Я протягиваю Тит и Харальду последнюю тысячекроновую купюру.

— Уезжайте подальше, — говорю я, — пока мы не позвоним.

Мы с Лабаном садимся в катафалк. Такси скрывается из виду.

8

— Кирстен Клауссен — наша последняя возможность. Может, нам вместе удастся уговорить ее встретиться с журналистами.

Лабан кивает.

Мы паркуется позади церкви.

Кладбище окружает кованая ограда из стилизованных алебард. Мы идем вдоль ограды в поисках калитки. В десяти метрах впереди — доберман, наблюдает за нами, просунув морду между прутьями.

Мы подходим, его открытые глаза безжизненны.

— Вот же черт, — говорит Лабан.

Голова животного насажена на копье алебарды. Оно прошло через челюсть. Торчит на сантиметр между ушами, словно у собаки на голове маленькая корона.

Мы находим калитку, она закрыта. Лабан накидывает свою кожаную куртку на копья ограды, и мы перебираемся через него.