Эфффект линзы

— Думаешь, я фамилии помню?.. Кажется, кто-то из его класса… Да, собственно, он, в основном, с одноклассниками только и общался, как оказалось… Но мы за день по двадцать человек опрашивали — я хрен вспомню сразу… Кажется, парень говорил, высокий такой, темный…

Я тяжело вздохнул. Скорее всего, он имеет в виду Сдобникова, который считает, что все неприятности в жизни Лехи начались после знакомства с Ольшанской. Слышал уже…

— И что, больше никакой зацепки?

Вовка раздраженно прочистил хрипящее горло.

— Кирилл, давай так: если тебе нечем заняться, то вперед — перепроверяй, узнавай, тестируй, че ты там еще можешь. Я тебе говорю: мы проверили всех, кого нужно. Все чисто. У всех алиби, хорошие характеристики и ангельские нимбы. Нароешь новые факты — звони. Как по мне, так земля ему пухом, дурачку… На мне два трупа со следами насильственной и так висят…

Я мысленно представил эту картину. Да уж… с нашей криминальной обстановкой в городе самоубийство из-за несчастной любви и вправду хороший повод не заморачиваться насчет нового дела и повысить раскрываемость. Вовка молчал, только оглушительно зевая мне в трубку, но вдруг снова захрипел:

— Да, забыл! У меня только один вопрос по вашему Литвиненко остался. У него на теле было несколько синяков, при чем довольно серьезных, в районе груди и сзади, на спине… Но я думаю, парень молодой, вспыльчивый, друзья говорили — подраться любил. Так что не суть важно, наверное.

Я кивнул, забыв, что он меня не видит, и положил трубку, даже не попрощавшись.

— Что там?

— Все предсказуемо, Алла Ивановна. Это для нас — трагедия. Но у них полно других таких случаев. И наш, где все более-менее ясно, ничуть не важнее остальных.

Директриса устало покачала головой. Я закрыл глаза, пытаясь потушить волну боли и бессильного гнева на то, что вот так, ничем, закончилось происшествие, в котором отчасти виновен и я сам. Да, пусть я хреновый, неопытный психолог. Пусть я косил пары в универе и забивал на учебу. Пусть я пришел работать в школу не от хорошей жизни. Но, черт возьми, ведь мог увидеть, что Литвиненко грозит опасность! Наверное, не договорил с ним о чем-то, плохо наблюдал, мало работал… И вот теперь Лехи нет, а мне остается жить с этим и думать, что все нормально. Думать, что ничем не мог ему помочь. Думать, что это все меня не касается…

Алла Ивановна ушла, оставив меня наедине со своими мыслями. Я открыл форточку и снова проигнорировал запрет на курение в школе. Пожалуй, надо бросить. Чуть позже, когда жизнь станет немного спокойней.

Через несколько минут, пытаясь отогнать назойливое ощущение вины, я уселся за стол, чтобы продолжить разбор полетов. Горы бумажек с тестами постепенно превращались в ровные таблицы отчетов о результатах. На автопилоте взяв очередную пачку, я начал устало рассматривать животных, созданных детским воображением. Это один из моих любимых тестов: нужно нарисовать какую-то несуществующую тварь и дать ей имя. После этого, пользуясь ключом, можно довольно неплохо проанализировать внутренний мир человека — что его беспокоит, чего ему хочется, чего он боится… И вот теперь я видел двадцать семь «глюкотинозавров», «нотилапсов» и прочих невообразимых дикобразо-львов и рыбо-быков из 9-В. Я улыбнулся, разглядывая картинки, но момент спустя вздрогнул и почувствовал, как холодеет спина. Господи, да такого никогда в жизни не видел… Отбросив все другие рисунки, я положил перед собой чуть помятый листок и минут десять вглядывался в неровные, почти незаметные линии. А потом схватил телефон.

— Алло, Юль… Ты где?

— Как где? В учительской… у меня ж окно.

— Быстро иди сюда. Я в кабинете.

— Зачем?

— Быстро, говорю! — я бросил трубку, пытаясь уговорить себя, что я вижу просто безобидного выдуманного зверька, а не… О, нет. Только не это.

Юлия Витальевна появилась у меня на пороге буквально через минуту. Она с возмущенным видом демонстративно постучала по косяку, но я так увлекся рисунком, что не сразу ее заметил.

— Не поняла я что-то прикола, Кирилл…

— Смотри.

Видимо, мое волнение передавалось на расстоянии как вирус, и Юля, недоверчиво нахмурившись, быстро пересекла комнату. Мы склонились над картинкой. Животное было, мягко говоря, очень странным. Стороннему наблюдателю оно могло показаться даже забавным, но я-то понимал, что на самом деле здесь нарисовано… К левому нижнему углу листка жалось нечто львоподобное, с огромными ушами-локаторами, острыми когтями, почти вырезанными карандашом по бумаге, с длинными иголками вместо шерсти. Но самой ужасной мне казалась его морда…

— Это что?

Я перевернул листок и легонько постучал по имени автора.

— Маша Карасева. Что ты мне можешь о ней рассказать?

Юля подняла брови и заморгала, из-за чего на ее лице появилось глуповатое выражение.

— Обычная девочка, малозаметная. Учится средне. Часто пропускает занятия по болезни… В общем, девочка как девочка, — она тронула пальцем подбородок и вздохнула. — Ах, да! Сидит одна. С ней мало общаются в классе… почему-то дети ее не любят.

— А семья?

— Мама у нее только, кажется, — Юля пожала плечами. — Сестер и братьев нет, насколько я помню.