Эфффект линзы

Я кивнул.

— А теперь смотри. Когти и иголки на шкуре животного — это ее защита. Не агрессия, видишь, они направлены вниз. Она защищается. Причем — от одноклассников, от других детей — не тех, кто стоит выше нее, иголок-то на спине нет. Она настолько сильно хочет от них отгородиться, что едва не продырявила бумагу, вырисовывая…

— Не замечала, чтоб ее особо травили, надо же… У нас вроде класс дружный.

— Однако она их боится хуже атомной войны. Потом — эти уши. Она слушает. И очень хочет слышать информацию о себе. Скорее всего, ее самооценка настолько низкая, что, например, одно обидное слово может подтолкнуть ее к депрессии. К такой, знаешь, настоящей, недетской депрессии… И хвост у зверька вниз направлен, по земле волочится. Вот так уныло она к себе и относится…

Юля закусила нижнюю губу и ткнула пальцем в рисунок:

— А морда?

— Да, тут самое интересное. Вот эти крестики вместо глаз — это смерть. Часто в японском аниме встречается, даже смайлик есть такой, по-моему. А кроме того — еще и круглый заштрихованный рот… Это животное еще кричит от боли, но, по сути, уже мертво. Ты видишь рисунок готового к самоубийству человека, Юля…

Я почувствовал, как она вздрогнула, и ее руки мгновенно покрылись гусиной кожей.

— Да ладно…

— Не «да ладно»! Веди ее ко мне.

Юля неподвижно стояла, склонившись над картинкой, и все хлопала и хлопала ресницами, будто надеясь, что она пропадет, или устрашающий лев вдруг станет милой птичкой.

— Это ж еще случай с Литвиненко…

— Юля, ты еще здесь?!

— Бегу, бегу… — она остановилась на пороге и ее лицо стало таким белым, что я уже пожалел о том, что рассказал о своих наблюдениях. — Кир, мне это… страшно теперь… Как с ней вообще разговаривать?

Я почесал затылок. Не тебе одной…

— Как обычно. Не вздумай ее ни о чем таком расспрашивать! Я попробую прозондировать почву, тогда посмотрим.

Через несколько минут передо мной сидела щуплая бледная девочка с длинными черными волосами, волна которых почти закрывала лицо, когда она начинала говорить. Нет, никаких эмо в нашей школе не было. Я, в принципе, не очень радовался бы появлению субкультур у нас, потому что у многих людей старой закалки они вызывают трепетный ужас и желание «сделать их нормальными», а это значит, что бороться с эмо, готами и прочими подобными детишками пришлось бы мне. Но иногда субкультуры помогают человеку чувствовать свое место, знать, что его понимают… Я внимательно осмотрел Машу, и ее одежда показалась мне немного странной — длинная, пышная кружевная юбка, свисающие вниз рукава кофты, ботинки с большим круглым носком старомодного вида. Интересно, что в тот момент я забыл даже о неуверенности в своих профессиональных силах — единственным моим чувством была саднящая, мучительная жалость к ней. Девочка сидела на самом краю стула, покорно сложив руки на коленях, и не решалась поднять на меня глаза, будто я собирался ее за что-то отчитывать.

— Привет, Маш. Помнишь, мы как-то с вами рисовали животных? Ну этих, несуществующих… — я протянул ей листок, и она кивнула, увидев своего льва. — Я хотел бы поговорить с тобой о нем.

Она виновато улыбнулась, будто не поняла моих слов.

— Как его зовут? Ты не написала…

— Не знаю. Ему, по-моему, все равно, — ее голос показался мне сухим и колким.

— Почему?

— Потому что он царь зверей. Он же лев! — она снова улыбнулась, но на этот раз немного ярче, видимо, мои вопросы казались ей нелепыми.

Я с пониманием кивнул, на самом деле пытаясь устаканить хаотичные мысли. Как мне с ней говорить? Что спросить? Как не спугнуть? ЧТО ЖЕ ВООБЩЕ ДЕЛАТЬ?!

— Ну да. Какой же он царь, если он боится и кричит?

— Кричит? — она уставилась на свой рисунок и удивленно захлопала ресницами.

— Ему больно?

Я замер. Она наконец посмотрела мне в глаза, но тут же отвела взгляд, заметно вздрогнув.

— Нет, наверное. Это я просто так нарисовала.

Я наклонился к ней ближе и тихо спросил:

— А тебе?

Маша с готовностью замотала головой:

— Не, все хорошо.

Ой, как мне не нравятся эти слова!

— Ладно, — я расправил плечи и откинулся на спину кресла. — А с кем ты в классе больше всего общаешься?

Она опустила глаза, пару раз быстро скользнув по моему лицу. Ей ужасно не хотелось отвечать. Девочка поджала губы, рассеяно поводив по картинке пальцем.

— Со всеми общаюсь. Так, понемногу…

Это значит — ни с кем… Я нервно сглотнул и заерзал на стуле.

— Кирилл Петрович, у меня все хорошо, — вдруг сказала Маша, положив на стол свой рисунок. — Людмила Сергеевна уже как-то со мной говорила. И тесты я какие-то писала… Она тоже думала, что я странная.

— Но я не думаю, что ты странная, — возразил я. — Думаю, что ты хорошая, нормальная девушка. Мне просто время от времени интересно поговорить с разными учениками… ну, и это моя работа как бы… — я улыбнулся, она едва не выдохнула с облегчением и ее лицо посветлело. — Вот сейчас меня заинтересовал твой лев. Интересно, о чем ты думала, когда его рисовала.

— Не помню… Это же давно было, — девочка судорожно сжала ткань своих рукавов-крыльев, ее губы нервно подрагивали.

Стоп. Надо сбавить обороты. Черт с ним, со львом.