Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

—    Короче говоря, - продолжала Надя, - шестнадцатого октября сорок первого года, как раз во время страшной паники в Москве, я с узлами наперевес отправилась в путь, к себе на родину, пешком... почти. Почему почти? Часть пути ехала «зайцем» в кузове военного грузовика, ребята пожалели. В Озерках меня скоро мобилизовали на рубку леса для противотанковых завалов. Знаете, такие высокие пеньки остаются, больше метра высотой... Я, с моим богатырским сложением, на валке леса! Смешно, правда? Потом меня послали заготавливать дрова. Моей напарницей была девчонка лет шестнадцати, в полтора метра росту, клопеныш... До сих пор не понимаю, как мы с ней сваливали сосны — высоченные старые деревья, сантиметров шестьдесят-семьдесят в поперечнике... Ох, эти огромные чурбаки, кубометры, нормы... Как мы остались живы! Главным валыщиком-теоретиком в нашей мощной паре была я, верите?.. Бывало, как заправский специалист, подходила к дереву вплотную, смотрела вверх, определяла, куда наклонено, с какой стороны пилить его нашей двуручной пилой, чтобы ее не защемило в конце пилки, чтобы спиленное дерево не развернуло винтом вдогонку пильщикам... Господи, как мы бежали от него, когда начинало падать, во весь дух, скорее прятались за какое-нибудь толстенное дерево, - Надя помолчала. - Потом меня мобилизовали в Москву, на работу в военную промышленность, на этот завод.

-    А дальше?

-    Дальше? Я попала в цех, сюда в барак, здесь и прожила всю войну.

-    Вы меня не поняли. Я имею в виду, как вы дальше собираетесь жить?

-    Как собираюсь жить? Жду приезда жениха, - она оживилась. - Это странная история. Года три, чуть меньше, назад, я случайно, против желания - девчонки пристали - затеяла переписку с совершенно незнакомым мне офицером. Судя по письмам, их у меня больше сотни, человек он неглупый, созвучный мне по натуре, добрый. С виду - симпатичный, прислал фотографию. Мирная профессия - учитель. Пишет, что ждет нашей встречи, очень ждет... Невероятно покажется, но я к нему будто бы уже и привыкла, остается встретиться. Тоже жду. Только бы потом не разочароваться... Вот ответ на ваш вопрос: «что дальше?»

-    Понятно, - сказал Ефим, - па-ня-атно, - повторил он нараспев. Сообщение Нади ему почему-то не понравилось. Он собрался было сделать ей замечание, кажется, нравоучительного порядка, но распахнулась дверь, с шумом вошли Надины соседки.

-    Во, вы еще здесь? - бесцеремонно спросила одна из них, обращаясь к Ефиму. — А мы думали, вы давно ушли. Влюбились в нашу Надьку, что ли? - расхохоталась она.

Лицо Нади вспыхнуло:

-    Девочки, разве так можно?

-    А почему нельзя? - подхватила другая. - В тебя что - влюбиться запрещено?

Ефим заспешил.

-    Верно, я засиделся. - Он встал, пожал Надину худенькую нежную руку, кивнул девицам, торопливо вышел.

На улице было безветренно, в меру тепло. В такую погоду не хотелось забиваться в общежитие... Куда же теперь, прикинул он, в огонь или в воду? А если без шуток? Скажем, почему не отправиться к Розе, успокоить ее. Нетрудно себе представить, в каком состоянии осталась она после его ухода. Откладывать решающее свидание на когда-то, на потом - и нелепо, и трусливо, и жестоко. Ждет Роза, ждут ее родители: «да» или «нет», «нет» или «да»... А он опять не готов вымолвить ни то, ни другое. Не договорился сам с собой, не решил, нужно ли, имеет ли право стать ее мужем. Сомнения, сомнения... Он снова подумал о том, что, женившись на Розе, сразу позабудет, что такое неприкаянность, бездомность, станет обеспечен, у него, наконец, будет семья, тепло домашнего очага... К тому же - Роза, чем не жена? Молода, недурна собой, образованна, покладиста. Так какого же еще лешего надо тебе, полукалека, полунищий Ефим Сегал?! Молись Господу Богу, благодари за милость, ниспосланную тебе, беги скорее к Розе, к этому бесценному сокровищу! И жизнь твоя устроена отныне и во веки веков... Аминь! Его неудержимо потянуло на тихую улочку, к гофмановскому особнячку, он заторопился было навстречу необыкновенному счастью и... на полдороге остановился. Нет, сейчас он не пойдет к Розе, не сделает предложения. Кажется, он ее не любит, вернее, не уверен, любит ли. А если так с самого начала, что ж будет потом, через много лет?.. Значит, брак по расчету? Это он отвергает начисто! Годы и годы с нелюбимым человеком?! Пытка! - мороз пробежал у него по коже.

А жить постоянно под одной крышей с ее родителями, добрыми вроде, но уж обывателями точно, да еще на положении полунахлебника? Нет! Из ближайшего автомата он позвонил Розе, извинился, сослался на острую головную боль. Она не стала расспрашивать, уговаривать, не звала. Пожелала скорейшего выздоровления и... «До встречи!»

До чего же гадко было на душе у Ефима: оттого, что причинял боль и обиду славной девушке, от совсем несвойственного его натуре виляния и вранья. Тем более, виляй, не виляй - такую не проведешь. Она понимает: Ефим избегает объяснения, мучается, сам не свой. Это следствие. А какова тому причина - не знает. Да и сам он не может толком разобраться в своих сомнениях.