Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

Вышел из кабинета Гапченко - серый, тощий, невеселый, сверкнул стеклами очков, чуть улыбнулся:

-    А, Сегал! Прибыл? Ну, здорово! Рад тебя видеть... На работу вышел или так, проведать?

-    На работу. Больничный у меня еще открыт. Но, честно говоря, осточертело баклуши бить.

-    Тогда идем ко мне, потолкуем.

Гапченко сел за свой большой редакторский стол, кивком указал на стул Ефиму.

-    Садись, рассказывай.

-    Да мне вроде бы и нечего... Это у вас, наверно, целый ворох новостей накопился... А что-то Софьи Самойловны не видно?

-    Опять хворает... Прямо беда с ней - больше дома сидит, чем на работе... Ты что - соскучился по ней? - на щеке Гапченко мелькнула змейка.

-    Ага! Даже спать перестал, - в тон ему ответил Ефим.

Гапченко усмехнулся, закурил, дым обволок его лицо, отчего оно показалось еще более худым и серым.

-    Что тебе сообщить? Дел много, жить трудно. Жена еще не работает. Еле-еле концы с концами свожу. Да и комната тесна, черт бы ее побрал!

Ефим смотрел на осунувшееся лицо редактора. Если уж этот человек жалуется на свое житье-бытье, значит ему действительно приходится плохо. А ведь он руководящий работник завода. И ему положен достаточный кусок «пирога» от «Наполеона из полуподвала», да и жилье соответственное. Но Гапченко-редактор держится иной раз независимо, нет-нет да и позволяет себе покритиковать начальство, больно ущипнуть кое-кого из заводских боссов. Такое не прощается.

-    Надоела житуха с пустым брюхом, - уныло продолжал Гапченко. - Знаешь, может об этом еще рано говорить, - он немного замялся, — райком дал мне рекомендацию на работу в МВД. Утвердят - я на коне! Прощай, нужда!.. Что ты на меня уставился? Нет у меня другого выхода, понимаешь? Нет, ты не понимаешь, ты не отец... Ребятишек жаль. Ладно, хватит об этом. Тем более, пройду я туда, нет ли - вилами по воде писано. Там строго.

-    Вы слышали о кончине Гориной? - Ефим умышленно переменил тему разговора.

-    Как не слышать. Славная женщина, еще совсем не старая, жаль, редким человеком была. А тебе, наверно, жаль вдвойне?

-    Она была моим другом.

Помолчали.

-    А знаешь, недавно похоронили еще одного хорошего человека и тоже твоего друга.

У Ефима сердце упало.

-    Кого?

-    Родионова Андрея Николаевича.

Ефим покачнулся, едва удержался на стуле. Гапченко подал ему стакан воды:

-    Ну и нервишки у тебя.

Небольшими глотками Ефим выпил воду, вытер испарину со лба.

-    Вот что, Федор Владимирович, - произнес после долгой паузы, - скажу банальную, но увы, правильную фразу: люди уходят, жизнь продолжается... так вот, прежде чем вы дадите мне задание на ближайшие дни, я хочу, чтобы вы выслушали одну гнусную историю.

-    Как?! Неужто ты и в больнице?..

-    Зря смеетесь, - перебил Ефим. - Я не успел тогда ее вам рассказать, было поздно, потом упал, очутился на больничной койке.

-    Ну, выкладывай, я весь внимание, - посерьезнел Гапченко.

Услышав, как Савва Козырь премировал свою любовницу отличной комнатой в лучшем доме заводского поселка, Гапченко еще больше побледнел, насупился, поджал губы.

-    Какая же сволочь, - процедил сквозь зубы, - каждый метр жилья на вес золота. А он... Ты уверен, что все обстоит именно так?

-    Совершенно уверен. Я держал ордер в руках. Она похвалилась.

-    Тогда готовь фельетон, да похлеще. Надо его проучить наконец. Обнаглел негодяй.

Зная ситуацию, сложившуюся после ухода из парткома Гориной, Ефим ушам своим не поверил.

-    Завтра фельетон будет у вас на столе, - сказал он, собираясь уходить.

-    Подожди минутку, - остановил его Гапченко, - чуть не забыл! Любопытная штука, понимаешь. Примерно месяц назад меня вызвал к себе Смирновский, дотошно интересовался твоей особой, почему-то допытывался: был ты на работе в тот день, когда сломал ногу и во сколько ушел из редакции. На кой дьявол ему это надо, не можешь объяснить?.. Ребус какой-то, ей-богу!.. Я ему сказал, что ты в редакции не появлялся. Он почему-то обрадовался... Не догадываешься, в чем дело?

«Рассказать или не рассказать редактору о той случке кобеля да сучки?» - прикинул Ефим. Если рассудить здраво, чем он может доказать, что все виденное им тогда -правда?.. Ничем. Глупый риск. Хватит того, что он знает: это было, точно было, и еще шире раскрыло ему глаза.

-    Не знаешь, в чем дело? - еще раз спросил Гапченко.

-    Понятия не имею, - пожал плечами Ефим, - между нами говоря, с души воротит при виде этого типа.

-    Смирновского?

-    Кого же еще?

-    Он не тип, а партийный вожак.

-    Одно другому не помеха... Отвратный субъект. Одна улыбочка чего стоит - волчий оскал!

-    Это, Ефим, эмоции! - веско возразил Гапченко. - Тут наши мнения врозь. Раз партия Смирновскому высокий пост доверила - значит, он того стоит.

Ефим с укором глянул на редактора.

-    А если с такой меркой подойти к Савве Козырю, Корнею Грызо, генералу Мошкарову?

У Гапченко вздулись желваки на скулах, глаза нехорошо сверкнули, по щеке пробежала змейка.

-    Я тебя, Сегал, что-то не всегда понимаю.

-    Когда-нибудь поймете. Время не пришло. А не поймете - для вас же и хуже.