Ефим Сегал, контуженый сержант

…Он восседал за массивным столом в огромном, вычурно и безвкусно обставленном кабинете. Ефим, как им было задумано, чеканя строевой шаг, приближался к стоящему в глубине кабинета столу. Не дойдя метра два он остановился, вытянул руки по швам, четко произнес:

– Товарищ генерал-майор! Бывший сержант советской армии Сегал прибыл к вам на прием. Разрешите обратиться!

Это не укладывалось в привычный, издавна отработанный ритуал приема. Мошкаров несколько растерялся, выкатил на Ефима мутноватые, почти бесцветные глаза, наморщил низкий лоб, с трудом оторвал увесистый зад от кресла, буркнул:

– Вольно, вольно… можно, обращайтесь, садитесь.

Ефим развеселился. Еле сдерживая смех, он, не садясь, протянул генералу «рапорт». Мошкаров грузно вернул свое седалище в кресло, вооружился большими роговыми очками, приступил к чтению. С напряженным вниманием следил Ефим за выражением его лица. Он сразу заметил перемену: сквозь жирную желтизну мясистых щек проступил румянец, губы искривились, брови сомкнулись. Мошкаров отложил в сторону «рапорт», глянул в окно, бросил недобрый взгляд на Сегала, молчал. Ефим продолжал стоять и, как полагал, читать мысли Мошкарова. В генерале, догадывался он, борются сейчас по крайней мере два противоположных желания. Узнав из «рапорта», кто есть на самом деле сей сержант, генералу захотелось с маху отрезать: «Нет у нас свободных комнат!», ляпнуть резолюцию: «Отказать». Но с другой стороны, как и рассчитывал Ефим, его строевой шаг, форма обращения, наконец, надетая на нем видавшая виды старая военная гимнастерка, на которой поблескивали боевые награды, не позволяли генералу по-мошкаровски грубо, напрямик, огреть Сегала всевластным кнутом.

– Так вы и есть тот самый Сегал, работник нашей многотиражки? – спросил он ледяным тоном. Придирчиво, изучающе ощупывал глазами стоящего перед ним. – Любопытно… Да вы присядьте…

Ефим сел на ближайший стул.

– Пишешь ты, Сегал, хлестко, – перешел на «ты» Мошкаров, – даже чересчур хлестко, я бы сказал. Но не в том дело. Просьба твоя, сам понимаешь, не простая. Жилья свободного у нас нет. – Мошкаров помолчал, достал из кармана платок, сплюнул в него, убрал платок. – Но, принимая во внимание твои фронтовые заслуги перед нашей великой советской Родиной, попытаюсь кое-что для тебя сделать. – Он размашисто красным карандашом написал на «рапорте» резолюцию: «Тов. Козырю. Подыщите молодой семье Сегалов жилье. Генерал-директор С. Мошкаров». Протянул «рапорт» Ефиму. – Запомни, советский генерал заботится о своих подчиненных. Ступай.

Пока Ефим был на приеме, Надя, прогуливаясь по тротуару возле заводоуправления, нетерпеливо поглядывала на двери, из которых должен был появиться Ефим. Он вышел смеющийся, с виду веселый, а в глазах – затаенное неудовольствие, которое не хотел скрыть.

– Ну, как? – спросила она взволнованно.

– Отлично! – он протянул ей «рапорт». Она быстро прочла резолюцию. – Что же ты, Надюша, не пляшешь? Победа!

Она посмотрела с сомнением.

– Ой ли? Ты уверен?

– Не уверен. До полной победы далеко. «Их превосходительство» отфутболили меня к Савве Козырю, а тот, мой «мил-дружок», переправит меня к Пенькову.

Надя грустно улыбнулась.

– Не горюй, Наденька, зацепка все же есть. Считай, что фарс с переодеванием удался.

– А дальше?

– Дальше? Переоденусь и сейчас же к Козырю. Надежды мало, но и времени терять нельзя.

Козырь встретил Ефима, как друга старого.

– Товарищ Сегал, садитесь, пожалуйста, что хорошего скажете? – слова Козырь говорил ласковые, приятные, а в тоне его хрипловатого баска Ефим уловил скрытую враждебность и настороженность. Белесые глазки обдавали холодком. – Садитесь же, слушаю вас.

Ефим положил перед Козырем «рапорт» с резолюцией Мошкарова. Козырь, не торопясь, основательно ознакомился с его содержанием, повернул листок наискось, прочел резолюцию. Привстал, торжественно «поздравил с вступлением в брак»:

– Желаю счастья!

– Благодарю, – сдержанно ответил Ефим. Чего желает ему Савва на самом деле, он знал.

Наступила пауза. Поджав толстые сластолюбивые губы, Козырь, видимо, что-то примерял в уме.

– Стало быть, – он сощурился, – вы, Ефим Моисеевич, как молодожен, нуждаетесь в жилье, нуждаетесь… – На его лице промелькнуло злорадство: добыча сама лезла в рот. – Находитесь с вашей юной супругой, так сказать, между небом и землей.

Ефим молчал.

– Ах, Семен Михайлович, Семен Михайлович! – страдальчески покачал круглой головой Савва. – Легко ему резолюции писать. Будто не знает сколько… Тыща! Вот сколько у меня стоит на очереди народу. Где же мне подыскать вам комнату, товарищ Сегал? Где?.. Нету! Нетути! – он картинно развел бостоновые рукава пиджака, из которых торчали розовые кисти его рук. – Нетути, хоть зарежьте!

Иного Ефим и не ожидал, потому сердце его не упало.

– «Нетути», – передразнил он Козыря, – «хоть зарежьте, нетути…»

У Козыря округлились глаза.

– Нетути, – повторил Ефим, – для работника редакции, инвалида Отечественной войны и для его мобилизованной на завод жены. А для вашей девицы Вали Маслен-киной «есть тути»?