Ефим Сегал, контуженый сержант

– Немного не дочитал, – ответил он, отводя глаза в сторону, – но дело не в этом. Я прекрасно помню окончание. История – уникальная, любовь – высочайшая, жертвенная… – Ефим замолчал. Он спросил себя, смог ли бы вот так безнадежно любить Надю, находясь от нее по другую сторону пропасти. – Видите ли, Надюша, – задумчиво проговорил он, – разумом я понимаю Желткова, завидую ему. Но должен признаться – на такое, увы, не способен. Готов на любые жертвы ради любимой женщины, только моя возлюбленная должна быть рядом со мной, отвечать на мою любовь посильной для нее взаимностью, как минимум… – Он снова замолчал, ожидая, что она скажет. – А вы смогли бы полюбить так? – спросил неожиданно.

– Я?.. При чем тут я? – Надя смешалась, лицо ее вспыхнуло. – Не знаю, что вам сказать. Может быть, я не способна на высокую любовь. Любить, наверно, тоже дар Божий?.. В одном уверена: с избранником пойду, как говорили в старину, и по самой тернистой дороге. На это, думаю, меня хватит. Поверьте, я не хвастаюсь… Преданность и мужу, и его делу в нас, русских женщинах, заложена Богом… от Бога, – закончила она, смутившись вовсе не присущей ей риторичности.

– Верю, – сказал Ефим, влюблено глядя ей в глаза, – не сомневаюсь в вашей искренности.

Порыв ветра вдруг с силой захлопнул открытое настежь окно. Сверкнула молния, загрохотал раскатисто гром. Надя вздрогнула:

– Заприте, Фима, поскорее окно, стекла могут разбиться. И откуда налетела гроза? Небо только что было совсем чистым.

– В мае часто так случается, грозы налетают внезапно. – Ефим запер рамы, вернулся, сел, но не на табуретку, а на кровать, рядом с Надей. Она чуть съежилась.

– Извините, Надя, я…

– Ничего, ничего, сидите здесь.

Неодолимая сила потянула его к Наде. Не мог он, да и не хотел бороться с этой лишь Богу подвластной силой. Он привлек к себе Надю, начал страстно целовать ее. Она не противилась. Ефим почувствовал, как разомкнулись теплые губы, ответив робким, но долгим поцелуем. Надя прижалась к нему упругой девичьей грудью и совсем свела его с ума.

Неотвратимая судьба толкнула их на последний шаг.

…Потом, наполненный до краев счастьем, он ласково прижал к себе молчащую Надю, так неожиданно отдавшую ему себя. Ефим был на седьмом небе, теперь он любил Надю еще больше! Если первое обладание Лидой опустошило его, то сейчас, к его радости, он был охвачен безмерным блаженством, нежностью, восторгом. Происшедшее крепче привязало его к любимой, навсегда, безвозвратно – не о том ли мечтал он последнее время? Это – естественное завершение первой главы большого захватывающего романа длиною в жизнь… Надя, наверно, ждет от него каких-то особенных слов, быть может, она, опомнившись, затаив дыхание, думает: «Что я, глупая, натворила? Почему так бездумно уступила ему? За кого он меня теперь принимает?..»

– Радость моя, моя единственная, – жарко шептал Ефим, не допуская и тени обидных мыслей в родной головке, – да святится имя твое, Наденька, жена моя.

…Проснулся он, когда утренний свет заполнил комнату. Глянул на ходики – пять часов. Осторожно поднялся с постели, заторопился покинуть общежитие до прихода Надиных соседок. Неслышно коснулся губами щеки глубоко спящей Наденьки. На цыпочках вышел из комнаты.

К себе в общежитие Ефим не шел – летел! Сильный, влюбленный! Грудь распирал утренний весенний воздух, «Надя, родная Надя!» – пела душа. Громкое чириканье воробьев, встречающих солнце, слышалось ему соловьиными трелями, молодая листва придорожных тополей, тронутая золотом лучей утреннего светила, виделась райскими кущами.

«Твой милый облик, детски строгий,

Любви румянец озарил…

И этой нежности, о Боги! – Я жаждал, но не заслужил…» -

пело в нем, вне его, вокруг.

Скорее всего, он так и не заснул. Сквозь полузабытье, неведомо откуда слышались ему патетические строки, столь созвучные его теперешнему состоянию. Строки складывались в четверостишья, немного старомодные, сочиненные, наверно, давным-давно безвестным влюбленным бардом…

…В редакции все уже были на своих местах. Машинистка аритмичной дробью что-то выстукивала на стареньком «Ундервуде». Крошкина глубокомысленно вперила васильковый взор в чистый лист бумаги. Надя просматривала записи в блокноте.

– Здравствуйте, товарищи! – приветствовал Ефим громко и торжественно.

Надя подняла на него чуть усталые, ласковые серо-голубые глаза, улыбнулась с еле заметным смущением. Не отрывая от нее глаз, он сел за свой стол, достал из ящика несколько листов бумаги. Что писать – толком не знал.

Надя то и дело на него посматривала, ему казалось – звала, манила. Он хотел сорваться с места, подойти к ней, взять за руку, объяснить: «Поздравьте нас! Мы – муж и жена». Уже приподнялся со стула, восторженный монолог готов был вырваться наружу, но сдержался: успеется… Бог знает как, а Анфиса Павловна стала о чем-то догадываться. Она подозрительно уставилась рачьими глазами на Ефима, перекатила подозрительный взгляд на Надю, повела глазами туда-сюда, ехидно осклабилась, хихикнула: