Ефим Сегал, контуженый сержант

– Мне было так одиноко, так страшно согласиться… Я, наверно, дня три пробуду в больнице… Сегодня среда, воскресенье – день посещений. Я приду… – Она вздохнула, прижалась к мужу, словно ища защиты, и быстро пошла к выходу.

Профессор Котляр использовал, кажется, весь арсенал своего незаурядного врачебного таланта, чтобы всесторонне и как можно основательнее укрепить расшатанное здоровье своего пациента.

По истечении полутора месяцев он с удовлетворением констатировал:

– Нас с вами, по-моему, можно поздравить с успехом! Думаю, дней через восемь-десять вы сможете отправиться домой.

– И я так думаю. Чувствую я себя неплохо. Но… – Ефим замолчал.

– Что еще? – насторожился профессор.

– Видите ли, дорогой Борис Наумович, вашими добрыми стараниями, за что я безмерно вам благодарен, я подлатан и подштопан, невидимая рана моя затянулась. Затянулась пленочкой, боюсь, что тонкой. Стоит мне очутиться за пределами лечебницы, как наша прекрасная действительность, которая увы, пока я был здесь, не изменилась, – эту пленочку порвет, нервы опять оголятся, как провода… Жди очередного замыкания. Вот в чем беда. Надо правде в глаза смотреть: «широка страна моя родная», а нет мне в ней ни убежища, ни прибежища от мерзкой реальности.

Профессор с участием развел руками.

– Тут, Ефим Моисеевич, медицина бессильна! Как врач, повторяю еще раз: острые углы не для вас. Вам необходимо круто изменить свое отношение…

– Извините, Борис Наумович, – прервал Ефим, – не продолжайте, я вас понял. Я буду вам очень признателен, если вы разрешите мне выписаться отсюда не через десять дней, а дня через два-три. Дальнейшее пребывание в этих стенах вряд ли пойдет мне на пользу. Пожалуйста, сделайте такую малость… Хорошо?

– Если вы настаиваете, не возражаю.

– Благодарю вас от всего сердца! Благодарю за вашу доброту! Только можно на прощанье задать вам один вопрос?.. Я заранее прошу извинить меня. Понимаете, меня очень волнует судьба Владимира Жуковского. Может быть, вам все-таки известно, куда его увезли в ту злополучную ночь?

Профессор Котляр выразительно, исподлобья глянул на Ефима, поднялся с кресла, ступая бесшумно, как некогда тот политический деятель, как недавно врач Канатчиков, подошел к двери, открыл ее, высунул голову в коридор, посмотрел направо, налево, захлопнул дверь на замок. Бросил мимолетный взгляд на Ефима, перехватил его ироническую улыбку.

– Подсмеиваетесь над трусоватым профессором? Не вздумайте отпираться, вижу… Да, признаться, боюсь, вернее, опасаюсь… Есть чего опасаться! Увы, есть! И вы это знаете. Мне трудно продолжать этот разговор, непривычно, знаете ли… – Борис Наумович отошел к окну. – На ваш вопрос о дальнейшей судьбе Владимира Жуковского отвечу так: куца его увезли в ту, как вы выразились, злополучную ночь, мне никто не доложил. Случайно узнал от одного давнего коллеги, что Жуковский помещен в Казанскую психбольницу. Надолго ли? Неизвестно… Это не просто больница, а вроде бы больница-тюрьма.

– Как это? – с крайней тревогой спросил Ефим.

– Не слышали? И не надо. Злейшему врагу своему не пожелаю очутиться в том последнем кругу дантова ада… Все, Ефим Моисеевич, я и так сказал вам непозволительно много. Надеюсь, вы понимаете и не злоупотребите… И намотайте себе на ус! Вы же умный человек!.. Итак, – Борис Наумович протянул руку Ефиму, – до свидания, не в стенах психбольницы, разумеется…

Через три дня, к своей и Надиной радости, Ефим возвращался из больницы домой.

Декабрь 1975 – октябрь 1977 гг.

РУСЬ