Ефим Сегал, контуженый сержант

– Да-да, разумеется… – не сразу и не глядя на Ефима проговорил Борис Наумович. – Отцовство – штука весьма… Как вам нравится ваш лечащий врач Иван Петрович? – он почему-то изменил тему разговора.

– А если я скажу вам, что он мне совсем не нравится? Канатчикова из него не выйдет, ручаюсь! Он был лечащим врачом Жуковского, моего соседа?

– Да, – не совсем твердо ответил профессор, видимо, стараясь понять ход мыслей Ефима.

– Простите за любопытство, а от какой психической болезни его лечили? Жуковский – завидно здоровый человек. Это прекрасно знает и врач Канатчиков. В прошлом веке Чаадаева объявила сумасшедшим царская охранка. Теперь постыдную акцию в отношении Жуковского осуществляет бериевская охранка, то бишь Лубянка – «бдительный страж революции!».

– Прекратите, Сегал, довольно! – с несвойственным ему раздражением и бесцеремонностью прервал Борис Наумович. – Оставьте ваши нелепые догадки при себе! Иван Петрович уже поставил меня в известность о ваших сомнительных высказываниях. Хоть здесь и особая лечебница, но все же надо знать меру.

– Ах, уже успел поставить в известность! – вскипел Ефим. – А он случайно не доложил вам, что он, врач, нарушил святую клятву Гиппократа: согласился почти год держать под замком в сумасшедшем доме абсолютного здоровяка и умницу?! Как мог медик решиться на такое?! – разошелся вовсю Ефим.

Опустив массивную черно-кудрявую, уже седеющую голову, Борис Наумович молчал. А Ефим прервав на мгновение горячую тираду, вдруг понял, что его обвинительная речь в адрес Канатчикова беспощадно обличает и профессора Котляра, без ведома и трусливого согласия которого рядовой врач не посмел бы стать пособником произвола.

Усилием воли Ефим остановил себя, другим тоном мягко, доброжелательно сказал:

– А вы, Борис Наумович, за эти годы очень преуспели на своем поприще. Рад за вас. – Голос Ефима звучал вполне искренне.

– Спасибо, – Борис Наумович облегченно вздохнул, выпрямился, – знаю, это от души, точнее, от великодушия… И вы могли бы многого добиться, если бы помнили мое прощальное напутствие перед выпиской в сорок четвертом, помните?

– Дословно: «Правду пусть ищут другие, кто покрепче здоровьем. Острые углы не для вас. Пообещайте не лезть на рожон…». Верно?

– Верно… Очевидно вы пренебрегли моим советом. Почему?

– Вспомните, я вам тогда ничего не обещал. И не мог обещать. Может быть, вам приходилось слышать или читать слова Державина: «Змеей пред троном не сгибаться, стоять и правду говорить?». Как, по-вашему, такие слова родились у человека, который просто не хотел сгибаться или не умел?!

Борис Наумович задумался.

– Мне не приходилось слышать такое высказывание. Я все-таки медик, не литератор. Да-да медик, – решительно повторил он, – а вы – больной. Я обязан, нет, я очень хочу, если уж не совсем вылечить вас, то уж, по крайней мере, укрепить ваши нервишки. Лечить вас отныне буду лично я, думаю, так будет лучше.

– Вот Канатчиков-то расстроится, – не выдержал, съязвил Ефим.

Борис Наумович глянул на него с укоризной, достал из стола историю болезни Сегала, деловито сказал:

– Приступим. Рассказывайте о самом главном, что приключилось с вами за эти годы и на работе, и в семейной жизни.

Около часа записывал доктор исповедь Ефима.

– Все? – спросил устало.

– Все, – устало ответил Ефим.

– Диву даюсь, – помолчав, произнес вполголоса профессор Котляр, – как вы еще после всего этого живы. Страшно.

Оба опять помолчали, отдыхая, один – от услышанного, другой – от воспоминаний.

– М-да! – нарушил тишину доктор Котляр. – Значит, вы ждете прибавления семейства? Сына или дочку родит вам жена – одинаково доброе событие в семье. Но, Ефим Моисеевич, при вашем положении, с вашим здоровьем, с вашей установкой вообще… Понимаете…

– Не надо, не продолжайте, Борис Наумович, – возбужденно прервал Ефим, – я понимаю, куда вы клоните… нельзя, не время иметь ребенка? Так?! Отвечайте же! Что же вы молчите?

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – с живостью отозвался профессор. Появилась медсестра.

– Борис Наумович, пришла жена больного Сегала. Она в приемной. Можно провести ее к вам?

– Да-да, непременно, – поспешно приказал доктор Котляр. – Видите, голубчик Ефим Моисеевич, как славно вышло. Немного побеседую с вашей супругой, потом разрешу вам внеочередное свидание. Пока, прошу, ступайте к себе, успокойтесь, не думайте ни о чем плохом… Кстати, я распорядился никого в вашу палату не помещать. Завтра же начнем курс лечения.

Придя в палату, Ефим не включил свет. Сел на кровать, мысленно вернулся к разговору с профессором. Разговор прервался на самом важном месте, исключительно важном для него и Нади, об их будущем ребенке… Будущем ребенке?.. Ефим похолодел: профессор дал понять ему, что ребенка не должно быть, он не должен появиться на свет.

И в сердце Ефима мгновенно перемешались отчаяние и неукротимая ненависть к бесчестному, как он считал сейчас, профессору Котляру. Ирод в белом халате, терзался он, наверняка уговаривает в эти минуты Надю отказаться от рождения ребенка. Какой же холодный, безжалостный человек, кипел Ефим.