Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I

В тендер заглянул бледный пожилой машинист и сказал вполголоса, желая спасти попа:

— Хлопцы, що вы рoбытэ, вы мне жолоcнйки костями засорите, бронепоезд не пойдет.

— Заткнись, дурень, щоб батька не слышав, а то за ним пойдешь, — посоветовал ему матрос Жириновский с «Портвейна-Таврического».

Охранники неуверенно глянули на Нестора — може, не треба, може, шуткуе батька?

Но батька не шутил. Заложив руки за спину и наклонив голову, он глядел исподлобья куда-то вверх синими ясными очами с таким видом, будто его уже ничего не касается, будто он сейчас бросит все к чертовой матери и уйдет, — будете знать, останетесь здесь без батьки.

Снег ровнял огороды за станцией, покрывал говно за уборной. Охранники тоже поняли, что глына дело. Матрос Жириновский открыл заслонку в топке. От жара у попа загорелась борода. Отец Павло страшно закричал, но захлебнулся огнем.

Охранники озверели и принялись заталкивать попа в топку.

Вот скрылась в топке голова, затрепетали руки, черный дым повалил из трубы, понесло приторно-сладкой гарью.

Махно сплюнул в грязный снег под свои высокие, не хуже Мыколиных, сапоги и вернулся в вагон. Толпа молча крестилась, расходилась и сплевывала, босоногий махновец озирался, сплевывал и стягивал с мертвого или потерявшего сознание Мыколы сапоги, а штабные охранники, тоже сплевывая, завели Сашка в штабной вагон, вымыли и вытерли свои дрожащие руки неизвестной чистоты расшитыми рушниками, отвалили Сашку соломенный брыль картошки, а матрос Жириновский с «Портвейна-Таврического» заставил хлопчика выпить полный стакан прозрачного самогона. Потом Сашко блевал под боком бронепоезда дальше чем видел, и с тех пор мелодия «Интернационала», запах самогона и морские бушлаты с пулеметными лентами стали вызывать в нем тошнотворное воспоминание о сладком запахе сгоревшей человеческой плоти, а пенье и игра на аккордеоне сделались опасным занятием — взрослые озверели хуже волков, им все pohouyam, не знаешь, чего от них ждать, в глаза им лучше не смотреть, могут наброситься.

Но явление черного моряка в белом берете с помпоном, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем на пальце и с яблоком в фиолетово-розовых ладонях все же поразило хлопчика. Шкипер был такой черный и яркий, что Сашко решил, что у него от голода в глазах почернело. Он забыл закрыть рот и уставился на африканца; а тот присел на корточки, цепкими пальцами разорвал оранжевое яблоко и положил на мостовую перед хлопчиком.

— Спей яблочко, — заказал Гамилькар.

Сашко не услышал.

— Etes-vous muet?[37]

Наконец Сашко пришел в себя и заорал первое, что пришло в голову:

Эх, яблочко,
Да распрекрасное!
Едет Васька Чапай —
Рожа красная!

Спел, схватил разорванное яблоко и стал жрать, во все глаза глядя на африканца. Гамилькар опять затруднился с языком общения и спросил по-английски:

— What is the «vasca chapay»?[38]

Сашко пожал плечами.

— Ты хош знаеш, шо поеш? — африканец опять перешел на русский, но с таким акцентом, что получилось по-украински.

— А тебе не ро houyam? — спросил Сашко.

— Pohouyam, — согласился Гамилькар. — Очень даже pohouyam. Откуда ты знаш это слово?

Сашко не ответил. Он жадно жрал оранжевое яблоко и разглядывал шкипера. Сладкий оранжевый сок капал на мехи аккордеона. Сашко никогда не ел апельсинов и не общался с неграми. Он даже никогда не видел апельсинов и негров.

ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА И БЕЗ НАЗВАНИЯ

В офирском «Hotel d'Ambre-Edem» после люкса с № 12 сразу следует люкс № 14.

Из записок путешественников

НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ О КУПИДОНАХ ШКФОРЦОПФА

Автор «Эфиопа», неоднократно бывавший в Офире, уважающий офирские обычаи, но сам не будучи суеверным человеком, решил использовать главы, которые располагаются между 12-ми и 14-ми, по собственному разумению — а попросту для авторских отступлений.

Монография Н. С. Шкфорцопфа о лунном купидоне бродила по научным редакциям СССР до тех пор, пока Шкфорцопфу это бродяжничество не надоело. Ученые издатели не решались стравить в борьбе за звание «недостающего звена» человека марксистско-дарвинскую трудовую обезьяну с реакционно-буржуазным сексуальным купидоном. Шкфорцопф был опасным человеком, даже Т. Д. Лысенко упомянул о нем (конечно, уничижительно) в связи с генетиком Дубининым в своем знаменитом послевоенном докладе. Наконец Шкфорцопф перевел монографию на французский язык и нелегально переправил на Запад, где ее опубликовали в журнале «Planetaire de France».[39] Учитывая сверхоригинальность авторской концепции о происхождении человека, этот труд перепечатали многие журналы во всех цивилизованных странах. Когда ситуация в СССР изменилась и стало «можно», к Шкфорцопфу обратился представитель издательства «Наука» с предложением издать монографию на русском языке, сократив чересчур экспрессивные апелляции к французской публике.