Эфирное время

Когда за ним закрылась, дверь, Лиза упала на кровать и заплакала, горестно, безутешно, как в детстве из-за плохой оценки. «О, Господи, ну почему? Что в нем такого? Практически, первый встречный, случайный, ничем не примечательный человек. Зачем мне это?» – думала она под собственные судорожные детские всхлипы.

Приковыляла Лота, стала слизывать слезы с ее лица, пытливо, внимательно глядела в глаза, словно спрашивала: «Что с тобой?»

– Мне плохо, Лота. Мне просто отвратительно. Я не знаю, что теперь делать, – бормотала она, гладя собаку, – со мной никогда ничего подобного не было и быть не могло.

Политический обозреватель, кандидат исторических наук, мать двоих детей, верная жена, образец строгости и добропорядочности, Елизавета Павловна сошла с ума, влюбилась, как шестнадцатилетняя девчонка. Впервые в жизни.

На следующий день Лиза отправилась в аэропорт, встречать мужа с детьми. Кончился отпуск, хлопоты с Лотой взяла на себя домработница. Собака после пережитых страданий стала трогательно-тихой и ласковой.

Юрий Иванович звонил каждый вечер, но уже не домой, а на ее сотовый, аккуратно интересовался здоровьем собаки. Она вежливо благодарила, подробно докладывала, как Лота себя ведет, что ест, как спит. Собака чувствовала себя хорошо, и казалось, невозможно было придумать повода для встречи.

– Я должен осмотреть Лоту, – решительно заявил он через неделю по телефону, – когда вам удобно, чтобы я приехал? Лиза, я не могу без тебя, – добавил он быстро, на одном дыхании, совсем другим голосом.

«Никогда! – испуганно выкрикнула про себя Лиза. – Никогда и ни за что!»

Но это было совсем уж глупо. При чем здесь здоровье собаки? Лоту действительно пора было показать врачу.

– Мне бы не хотелось вас затруднять. В общем, все в порядке… Хотя, если не возражаете, я после эфира заеду домой, возьму Лоту и привезу ее к вам в лечебницу.

«Что за чуть ты несешь? Эфир у тебя заканчивается в час ночи…»

– У вас сегодня, кажется, ночной эфир.

– Да, конечно, давайте завтра утром. Хотя… утром у меня запись… Простит что же я вам голову морочу?

– Правда, Елизавета Павловна, сколько можно морочить голову мне и себе? Записывайте адрес и приезжайте сегодня после эфира ко мне домой. Вместе с Лотой.

Она записала адрес в своем ежедневнике, опять на нее накатило странное головокружение, слабость, почти дурнота. Ей стало страшно выходить в эфир в таком состоянии. Из зеркала в гримерной глядела на нее помолодевшая, восторженно – томная идиотка. Глаза сверкали, брови выгнулись удивленными дугами, линия рта смягчилась, ресницы трепетали, как крылья бабочек. Что-то появилось в ней беспомощное. У нее началось раздвоение личности. Влюбленная романтическая дурочка с фиалковым огнем в глазах и розовым дымом в голове мешала разумной сорокалетней ответственной даме жить и работать. Сыпалось все: карьера, семейное благополучие, она самой себе не нравилась, она себе не доверяла.

Хорошо, что в ночном эфире она беседовала не с какой-нибудь напористой скандальной личностью, а с пожилым интеллигентным финансистом. Двадцать минут разговора тянулись бесконечно, Лиза чувствовала, как светятся у нее глаза, как губы сами собой растягиваются в дурацкой загадочно-счастливой улыбке, которая была совершенно неуместна, ибо речь шла о вещах серьезных и печальных, о нестабильности рубля и дефиците бюджета.

Вместо привычной телестудии, вместо объектива камеры и солидного собеседника за студийным столом она видела перед собой Юрия Ивановича, как он сидит у телевизора, и всей кожей чувствовала, как он на нее смотрит, как ждет, когда закончится эфир.

– Вы были очаровательны, Лиза, – заявил после эфира старый финансист и церемонно поцеловал ей руку, – знаете, в вас появилось что-то совсем новое. Глазки заблестели по-особенному.

Впервые за многие годы к ней обратился по имени совершенно чужой человек, впервые скользнула в интонации игривая снисходительность. Так принято общаться с хорошенькими молоденькими секретаршами. И еще ей показалось, что все, кто находился в павильоне – администратор, операторы, осветители, – уставились на нее с нехорошим любопытством.

Была бы она легкомысленней и хитрей, сумела бы прокрутить этот странный период своей жизни в убыстренном легком ритме тайного романа, как это делают тысячи женщин. При чем здесь муж, дети, работа? Ну да, любовь, страсть, с кем не бывает? Зачем же делать из этого трагедию? Живи и радуйся, только научись врать половчее – мужу, детям, любовнику, себе самой. Разве так уж сложно врать, честно глядя в глаза?

Переступив порог своей квартиры, не снимая плаща, она сказала мужу, что прямо сейчас едет с Лотой в лечебницу, чтобы показать собаку ветеринару. Он равнодушно удивился:

– Ночью?

– Днем там очередь, – ляпнула она в ответ и покраснела.

– Мне казалось, у тебя с этим доктором сложились такие теплые отношения, что он может принять Лоту и без очереди.