Ефрейтор Сизов и его товарищи

На другой день, ближе к вечеру, в спортивном городке затеяли игру в футбол. Разумеется, играли в сапогах, скинув гимнастерки. Ефрейтор и сержант оказались в разных командах. И, улучшив момент, когда сержант мчался к мячу, Червонцев рванулся навстречу. По мячу били одновременно. Ефрейтор вложил в удар всю свою силу и злость… После игры Крутов неделю хромал, забинтовав щиколотку правой ноги…

Целый месяц Червонцев ждал письма от Наташи. И не дождался. Он окончательно уверовал, что не прощен. Не с кем было теперь поделиться своими думами и сомнениями: замполит за день до его приезда демобилизовался.

А Червонцев еще пять лет тянул солдатскую лямку, служил исправно, старательно исполнял приказы командиров. Пытался забыть Наташу. Но рана зарастала болезненно и медленно, а если точнее, совсем не хотела зарастать.

* * *

Как-то в июле 1950 года Федор Червонцев, легко и проворно спускаясь по многочисленным ступенькам величественного МГУ, чуть было не столкнулся с красивой молодой женщиной.

— Наташа!

— Федя!

Они обнялись непринужденно, как старые знакомые. Наташа, веселая и уверенная в себе, взяла его под руку и повела по аллее к свободной скамейке.

— Ну покажись, покажись, какой ты стал, — теребила она его. И, бесцеремонно оглядев с ног до головы, сказала, не скупясь на комплименты: — Мужественный и как всегда красивый. Даже лучше, чем раньше. Рассказывай, как живешь, что делаешь?

Ее веселое настроение передалось ему. Червонцев тоже сиял, согретый этой неожиданной встречей, и надежда, давняя и несбыточная надежда, вновь заискрилась в нем.

— Как видишь, отслужил. В мае демобилизовался. Семь с половиной лет отбухал. Почти два института одолел бы…

— Сожалеешь?

— И да, и нет. Все-таки уже двадцать пять стукнуло. А это как-никак возраст. Лермонтов погиб в двадцать семь.

После короткого молчания, все так же мило улыбаясь, Наташа спросила:

— Что делаешь здесь?

— Сдал документы в приемную комиссию. Буду учиться, если ты не возражаешь.

Намек был слишком явственным, и Червонцев, словно спохватившись, спросил в свою очередь:

— Мы все обо мне. А ты-то как живешь?

— Спасибо, хорошо. На днях получила диплом. Замуж вышла… Это тоже на днях, — как можно беззаботнее ответила Наташа.

Червонцев напрягся весь, выпрямился, будто кол проглотил. Хотя раньше он нисколько не сомневался в том, что она закончит университет и выйдет замуж.

— Та-ак. Значит, у тебя все отлично. Кто он?

— Однокурсник. Вместе закончили. Наверное, в аспирантуру поступим… Был на войне, как и ты, служил в Германии. Званием лишь повыше — старший лейтенант, кажется. Если хочешь, познакомлю. Он должен скоро прийти, — Наташа взглянула вправо, в сторону университета, и добавила:

— А вот и он, легок на помине.

Червонцеву почудилось что-то очень знакомое в облике приближающегося человека в светлом костюме. Походка, привычка высоко нести белокурую голову — все это он где-то уже видел. И вдруг Федор узнал его, своего замполита. Когда-то ему очень хотелось встретиться с ним, но думал ли, что встреча может произойти при таких обстоятельствах?

Червонцев поднялся было, чтобы сразу же уйти, но как объяснить все Наташе? И потому он был чрезвычайно благодарен парню, тоже, видимо, студенту, остановившему бывшего его замполита.

Наташа заметила беспокойство Федора, увидела, как внезапно побледнел он, но спрашивать ничего не стала. Объяснил он сам.

— Меня не надо с ним знакомить. Это мой бывший замполит. Человек достойный. Я поздравляю тебя, Наташа.

— Ты что — уходишь?

— Да. Извини, но лучше встретимся как-нибудь в другой раз… — Наташа не стала его задерживать.

ЕФРЕЙТОР СИЗОВ И ЕГО ТОВАРИЩИ

Василий Кудинов спросонья не понял, что произошло, не понял даже при истошном крике: «Воздух!». Лишь когда раздвинулись двери товарняка и он вместе со всеми скатился с насыпи, стало ясно: снова бомбежка. Натыкаясь друг на друга, солдаты бежали в темень, подальше от состава. Залегли на душистом лугу. Высоко в небе надрывно урчали немецкие самолеты. Недалеко, по ходу поезда, снова заухали бомбы, озлобленно залаяли зенитки. Взрывы заметно приближались. Тревожнее забилось сердце, тело все плотнее прижималось к земле.

Забрезжил рассвет.

Словно летучие мыши, испугались бомбардировщики наступающего утра. Они затихли, удаляясь. Удовлетворенно замолкли зенитки.

Паровоз протяжно засвистел. «По вагонам!» — донеслась команда. И на лугу, по обеим сторонам насыпи, зачернели фигурки.

— Мельниченко, где Мельниченко? — допытывался старший вагона, когда после переклички не досчитались ефрейтора.

Старший отвечал за каждого, кто был приписан к вагону, и потому он приказал первым, кто попался на глаза:

— Кудинов и ты, Сизов! Одна нога здесь, другая — там. Поищите, уснул, наверное, поганец.

Солдаты выскочили из товарняка и стали внимательно осматривать луг. Покричали. Мельниченко не отзывался.

— Пойдем назад, — сказал Василий Кудинов. — Он не иголка, а луг — не стог сена. Может, перепутал вагоны…