Егерь

– Мы с Роден встретились два года назад в клинике для душевнобольных некой госпожи Ситен. Элитное заведение, куда меня отправили на лечение после попытки суицида, – Сафелия сняла костюм с плеч, стянула вниз, оголила ноги. – Роден назвала меня Лоскутным Одеялом», потому что я сделана из лоскутов кожи. – В этой клинике меня накачали транквилизаторами и изнасиловали, – Сафелия провела пальцем по шее, задевая толстый рубец. – Кому я могла об этом рассказать? Будучи запертой в месте, где никому не верят, где насилуют каждый день, кому я могла пожаловаться? Груз Наследия Империи никто не снимал с моих плеч. Я оказалась в том месте по своей вине, а доказать изнасилование, когда не осталось никаких следов, нереально. Опозорить семью? Выставить напоказ свое бессилие? «Империя – дороже ее детей», – Сафелия покачала головой. – Этому нас учил отец. Мне только и осталось, что ждать и молиться, чтобы меня не изнасиловали вновь. Тогда я и повстречала Роден. Жертва, изуродованная жизнью, как и я. Она спасла меня от нового насилия. За это ей сломали челюсть. Ее матери сказали, что она упала в ванной и мать поверила им. Я все не могла понять, почему Роден не продолжала настаивать на своем, почему не пыталась доказать матери, что это не несчастный случай? Потом поняла: без доказательств слово таких, как мы с ней, ничего не значит. Совершив ошибку однажды, мы заработали клеймо на всю жизнь. Наше слово обесценилось, оно потеряло всякий смысл. Роден поняла это гораздо раньше меня. Она давно с этим смирилась и научилась жить по другим правилам, по котором предстояло научиться жить и мне. Она сказала, что перед Законом все равны, и если служители Закона закрывают глаза на преступление, это еще не значит, что преступление нужно прощать. «Кто, если не мы?» – сказала она. И тогда я поняла, что имеет для меня теперь смысл. Не прежняя жизнь, к которой я никогда не смогу вернуться. Смысл имеет только то, что я буду делать дальше. Я дала себе слово отомстить. И не только за себя. Я пообещала себе, что буду мстить любому, кто преступит Закон, даже если все вокруг окажутся глухи и слепы, я все равно буду видеть и слышать, чтобы воздавать по заслугам и протягивать руку помощи там, где все руки давно опущены. «Лоскутное Одеяло сильнее, чем кажется». Это слова Роден, но Боже, – Сафелия усмехнулась, – как же она оказалась права! Перед выпиской из клиники я предложила Роден отправиться со мной на Ксилус в резиденцию Ромери, и она согласилась. Мы не знали, примет Ромери ее в своем доме или отправит восвояси, но рискнули. И Учитель принял ее. И Учитель взялся ее обучать. За два года, проведенных вместе, мы выследили и убили шестерых маньяков. Не единожды моя жизнь висела на волоске. И Роден ни разу меня не подвела. Три месяца назад мы вернулись в клинику доктора Ситен, чтобы отомстить. Теперь вся шайка мертва, – Сафелия натянула на себя костюм и застегнула молнию. – Меня зовут Лоскутное Одеяло. У меня открыты глаза и уши мои слышат. Моя подруга, имя которой Егерь, теперь в беде. Я не собираюсь отворачиваться от нее. Боитесь дать отпор Сомери? Ваше право. Для меня же имеет значение только то, что я буду делать дальше. А дальше я собираюсь мстить. За себя. За Роден. За девчонок, которые погибли. За тех, кем пользуются и кому закрывают рты. Сомери, Эстет, Семья Левифанов, которые продолжают творить произвол на Олмании – они все в моем списке. От вас прошу одного: не мешайте. Хотите – помогите, не хотите – в сторону отойдите. Но только не мешайте.