Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

— Нет, по вам пока ещё молчок, — покачал головой друг. — Странно это, конечно, меня такое и самого удивляет. Так-то общее представление уже есть, кому и где далее быть. А вот по вашему полку всё как-то эдак смутно. Я вот три пути сейчас для него вижу. Первый это, как ты только что сказал, — Дунай сторожить, второй — Кавказскую линию с казаками оборонять, ну и самый последний — вообще в Польшу его отправлять. Везде для егерей дело найдётся. Тут турок своими волчьими хвостами пугать, на Кавказе — горцев, а в западных губерниях у нас по лесам бунтовщиков много бродит. Всё никак эта шляхта не успокоится и смуту сеет. Нет-нет, а где-нибудь то наш караул, то малый патруль насмерть посекут, порежут.

— Ладно, Мить, ты если там чего услышишь, предупреди уж меня заранее, чтобы знать, к чему готовиться? — попросил Толстого Алексей. — Сам ведь знаешь — что на Кубанскую линию, что в Польшу путь неблизкий, а у нас тут полкового имущества полсотней повозок не вывезешь. Одно вон только хозяйство Курта чего стоит.

— Ладно, чего уж там, конечно предупрежу, — кивнул, вставая из-за стола, Толстой. — Ты где посты проверять собрался?

— Сегодня в посольском квартале, далеко уже не поеду, — ответил тот. — До Галаца по тракту Хлебников уехал. Завтра поутру Олега Кулгунина провожать в дальний путь. Барон сказал, что тоже будет.

— Да я знаю, — кивнул Толстой. — Тоже с ним в гошпиталь приду. Поднимем, так сказать, настроение на дорожку, — и загадочно хмыкнул.

— Коне-ечно, поднимешь ему, — проворчал, выходя из шатра под мелкий осенний дождь, Алексей. — У человека вся жизнь разом с этим увечьем поломалась. С армией, со всем привычным ещё с юношества теперь расстаётся. Какое уж тут может быть настроение!

— Культю в дороге не ударять, не студить и не мочить, — давал последние наказы майору Дементий Фомич. — Как только вы, милейший, на постоянном месте осядете, там дегтярным мылом её уже мойте и ещё отваром тысячелистника каждый день протирайте. Мните обязательно, разглаживайте, дабы застоя внутренних жидкостей в ней не было. Так, что я ещё забыл? Сухим, жёстким полотенцем трите — только, конечно, не само место отсечения, а чуть повыше его. Смотрите, главное, чтобы отёков на культе не было, а то не дай бог загноится! Так-то ничего плохого не должно с ней случиться, она у вас хорошо зажила, но всё же поберечься надо. Нога ваша, голубчик, тоже совсем залечена, тут вопросов никаких нет. У меня всё, ваше превосходительство, — главный армейский врач поклонился генералу-поручику и отошёл в сторону.

— А чего это, господа, мы тут в сумраке майору проводы устроили? — весело спросил стоящих рядом офицеров фон Оффенберг. — Попрошу вас всех выйти из шатра! Пойдёмте, пойдёмте! — поторопил он присутствующих. — А то тут вон какой воздух спёртый, лучше уж на улице под мелким дождиком стоять, чем в госпитальном шатре преть.

Кулгунин вышел вслед за всеми наружу и замер. Перед шатром стояла в строю стрелковая рота из первого батальона во главе с капитаном-поручиком Максимовым. А в голове её замер со знаменем полка весь комендантский плутонг. Свежий ветерок, тянущий со стороны Дуная, чуть шевелил намокшее тяжёлое полотнище.

— Смирно! Ружья на караул! Равнение на середину! — рявкнул ротный, выхватил из ножен саблю и отсалютовал ей майору.

Загрохотали дробью барабаны, и фон Оффенберг махнул рукой, подзывая Толстого.

— Именем самодержицы Российской всемилостивой государыни нашей Екатерины Алексеевны за проявленное в боях с неприятелем мужество и отвагу, утверждено ею самолично представление на чин подполковника премьер-майору Кулгунину Олегу Николаевичу, заместителю командира отдельного полка егерей…

— Виват, Екатерина! Ура-а господину подполковнику! — прокричал кто-то из стоящих в толпе офицеров, и тут же громыхнуло оглушительное:

— Ура! Ура! Ура-а!

— Тише! — поднял вверх руку генерал-поручик. — Не всё ещё.

— …А также за отличие в Дунайских поисках и в Мачинском сражении сей подполковник жалуется государыней орденом Святого князя Владимира четвертой степени с бантом! — и Толстой вложил в руку Кулгунину золотой крест с красной эмалью и бантом из чёрно-красной шёлковой ленты.

— …И носить сей крест кавалеру не снимая! — провозгласил, прикалывая к груди офицера новенький орден, барон. — Красота! Орденами своего полкового командира нагнал, — подмигнул он Егорову. — Очаковский, Измаильский, Святого Георгия, а вот теперь ещё и Владимира. Ну и, разумеется, премиальные для продолжения достойной жизни в каком-нибудь уездном городе тоже прилагаются. Поздравляю, господин подполковник, заслужил! — и он крепко обнял Кулгунина.

Мимо награждённого под барабанный марш топала, разбрызгивая грязь, рота егерей. Сверху моросил осенний ноябрьский дождь, и непонятно было, то ли это его капли, толи скупые слезинки скатывались по щекам офицера.