Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

— Умеешь ты, Лёшка, оптимизм своим подчинённым внушить, — хохотнул Толстой. — Ладно, всё одно, ещё немного османы покочевряжатся и подпишут мирный договор. Деваться-то им всё равно некуда. Проиграла Турция нам войну, господа, вчистую её проиграла. Хоть на суше, а хоть и на море, а вот теперь и в дипломатических баталиях. Если бы не эта Европа, уже бы по Константинополю с вами в парадной колонне маршировали. Но рано пока ещё, рано. Матушка императрица желает сначала укрепиться, а уже потом дальше действовать. На Дунае и Кубанской линии будут новые крепости сейчас закладывать и старые османские чинить. Поговаривают, что из Финляндии Александра Васильевича сюда скоро пришлют, Потёмкина-то теперь нет, чтобы их по разным углам разводить. А генерал-аншеф в фортификации зело силён. Вон сколько на северной линии укреплений за год настроил! Теперь и шведы там не страшны, самим можно в ворота Стокгольма прикладом стучать.

— Ух ты! — вскинулся Алексей. — Здорово! Значит, опять под командованием Суворова доведётся служить? Замечательно!

— Я бы не спешил так радоваться, — сузил глаза Толстой. — По вашему полку, Алексей, пока ещё ничего не решено. Для всех уже предписания о своём квартировании имеются. Только про ваш вот до сих пор ничего не понятно. Странно всё это. Никто не помнит, чтобы такое было.

— Не по-онял, это чего нам теперь, до седой бороды, что ли, в полях и на бивуаках жить? — протянул озадаченно Гусев. — Войне-то всё равно конец, Мить! Неужто они там, в столицах, про целый полк позабыли? — кивнул он наверх. — Блин, да я с семьёй нормально ещё не жил, всё как голь перекатная по бивуакам скитаюсь!

— Тише, тише, — поднял вверх руки Толстой, — никто про вас ничего не забыл. Тут что-то другое. А вот что, я и сам пока не пойму. Какие-то списки в военную коллегию по вам опять недавно требовали. И по интендантскому ведомству, и так, общее. Недавно я перехваченную почту Молдавского господаря к австриякам Репнину заносил, а там как раз про вас речь шла. Только и услышал, что главный интендант Репнину плакался, что, дескать, не сможет он во всё новое целый полк разом переобуть и переодеть.

— Во всё новое?! — аж приподнялся со своей скамьи Гусев. — Так вот же только летом мундиры с обувкой поменяли, прямо после Мачинской баталии? Как только на нас посольскую охрану возложили. Странно это всё. Не находите, Алексей Петрович?

— Да давно уже нахожу, — кивнул Егоров, — только и сам ничего не понимаю. Может, погонят далеко? Оттого и думают обеспечить сменными мундирами и обувью. За те же Кавказские горы, предположим, нас отправят? Там грузины возню какую-то затеяли. Под крыло к России от турок и персов желают спрятаться, чтобы не вырезали.

— И для этого вам второй новый мундир, да? — иронично хмыкнул Толстой. — И в этом бы на Кавказ погнали, даже не сомневайся.

— Ну, тогда я не знаю, — развёл руками Алексей. — Ты про себя-то что сам надумал?

— При штабе я пока останусь, — пожал тот плечами. — А чего сейчас бегать и в суете место менять? Вот мир заключим, авось не оставит армейскую голову своим вниманием и милостью государыня. Обласкает, премиальными, наградами и чинами одарит. А тут и я как бы при нём состою. Поглядим пока.

— Ну-ну, гляди, — улыбнулся Алексей. — Мне-то оно лучше, чтобы наш человек при штабе оставался. До барона нынче не достучишься, он весь с головой в дипломатические дрязги погружён. Ну что, господа, ужинать будем?

— Можно бы, — зашевелились офицеры.

— Никита! — крикнул старшего вестового полковник. — Подавай на шесть персон, братец. Ты же сегодня с нами отужинаешь, Дмитрий Александрович? — повернулся он к Толстому. — Или вас опять на великосветский приём позвали?

— С вами, с вами, — проворчал тот, пододвигая скамейку к столу.

Не пожелавшие ранее даже брать в руку бумагу, на которой значилась сумма контрибуции, двадцать седьмого декабря 1791 года турки совершенно неожиданно согласились о включении пункта на выплату суммы в семь миллионов рублей золотом в общий текст договора и пообещали разрешить назавтра все оставшиеся вопросы в ходе встречи сторон. Однако представитель Екатерины II, граф Безбородко, избавил их от унижения самого обсуждения этого вопроса. И войдя в зал, где проходила встреча, приятно удивил турок неожиданным известием о том, что: «…Её Императорское Величество, желая обеспечить безопасность своих границ и видя добрую волю, с коей уполномоченные представители Блистательной Порты выполнили все требования российской стороны, отказывается от статьи возмещения ущерба и дарует мир!»

Утром 29 декабря войска молнией облетела долгожданная весть — «Виктория! Мир!»

В Санкт-Петербург и в Стамбул одновременно унеслись гонцы с известиями. Командующий русской армией приказал салютовать из орудий.