Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Это убеждение, несомненно, было искренним, но истинную причину беспорядков, вероятно, следует искать в усилившихся злоупотреблениях чиновников. Если в правление двух предшественников Филопатора коррупция процветала, то в его царствование ситуация еще больше ухудшилась. Под влиянием Сосибия этот царь добавил целый ряд новых податей и монополий к тем, которые придумал Аполлоний и которых и без того было бесчисленное множество, из-за чего несчастные крестьяне едва сводили концы с концами. Преобразования Эвергета, ставшие проявлением его малодушия, долго не просуществовали, а Филопатор даже не пытался возродить их. Пока казна пополнялась доходами, он не задумывался о том, откуда они берутся. Такое пренебрежение дорого стоило его преемникам: спустя столетие мятежи стали привычным для Египта явлением.

Вряд ли наука могла процветать, если ее покровительство взял на себя такой правитель, как Филопатор. Так оно и вышло. Лишь немногие из ученых, посетивших Александрию в период его правления, решили там остаться, еще меньшее их число внесло вклад в процветание Мусейона и библиотеки. Свет знаний сохранял Эратосфен, оставшийся практически единственным прославленным ученым в Египте. Когда он не занимался научными исследованиями, он посвящал себя размышлениям о том, как разграничить претензии на бессмертие, которыми обладали выдающиеся и ничем не примечательные авторы.

Потомки претворили его мысли в жизнь. Так возникла созданная в Александрии классификация великих поэтов, историков, ораторов, философов и драматургов прошлого. Естественно, список поэтов возглавлял Гомер, в честь которого по просьбе Эратосфена царь даже построил в Александрии святилище. В центре здания была установлена статуя поэта, окруженная изваяниями семерых людей, преклоняющихся перед ним и олицетворявших семь городов, претендовавших на почетное звание малой родины Гомера. Очевидно, это был единственный вклад, который Филопатор внес в развитие культуры. Как только строительство этого святилища было завершено, царь, очевидно, потерял интерес к науке.

Правление Филопатора закончилось так же, как и началось, – конец ему положило страшное преступление. В начале его царствования погибли мать царя Береника, ее брат Лисимах и младший сын Маг, и теперь настала очередь Арсинои. Родив наследника, она сделала все, что от нее требовалось, и Агафоклея вполне могла посоветовать царю избавиться от жены, целомудрие и добродетель которой были немым упреком всему александрийскому двору. По крайней мере, жители столицы считали именно так и называли Филопатора «милостивым убийцей». Вероятно, Сосибий не был причастен к этому преступлению. Он перестал интересоваться тем, что происходило во дворце, и полностью сосредоточил свое внимание на политической обстановке, сложившейся в бассейне Эгейского моря, в которой не было ничего утешительного.

Римляне вот-вот должны были одержать победу над Карфагеном и задумались о расширении своих владений на Восток, правители Македонии и Сирии задумали разделить Египет, а Пергам стал представлять непосредственную угрозу для Афин. Сосибий понимал: если войны удастся избежать, правители восточных государств сумеют согласовать свои интересы – и убедил хиосцев и родосцев присоединиться к переговорам о достижении всеобщего мира. Но из этого ничего не вышло: цари Македонии и Сирии не отказались от своих планов, а римляне не собирались им в этом мешать.

Филопатор не унаследовал ни достоинство первого из Птолемеев, ни красоту второго. В его бегающих глазах читалось недоверие, над его неловкой шаркающей походкой смеялись, а нос картошкой и отвисшие губы только усиливали неприятное впечатление от его внешности. На публике он вел себя не более достойно, чем в домашней обстановке. Царь был неловок и косноязычен. Очевидно, в своей тарелке он чувствовал себя только за закрытыми дверями, в обществе наиболее близких людей. Если бы Филопатор мог получить по заслугам, то вполне достойный конец его жизни положил бы кинжал или яд, но в Александрии личность царя считалась неприкосновенной, а его слабости прощались. Так или иначе, но невоздержанность оказала крайне негативное воздействие на здоровье царя, и он умер на тридцать девятом году жизни, пав жертвой собственных пороков.

Глава 7 Птолемей Эпифан 203–181 гг. до н. э.