Эгипет. Том 1

Пирс отказался. У него не было особой охоты наблюдать чьи-то непонятные вожделения. Прекрасно, конечно, что Аксель приобщается к новым или самоновейшим развлечениям, но не лучше ли было бы застать его в прежнем, несколько подавленном, виноватом настроении, как в тот раз, когда Пирс впервые прибыл из Ноута: тогда приключения Акселя (в которых он ночью отчитался Пирсу, а может, и собственной душе) представляли собой необычные драмы, осложненные трагической нуждой, а не дешевый ширпотреб.

— Я тут позвонить собираюсь, — сказал Пирс. — Навестить кое-кого.

— Кого?

Вид у Акселя сделался одновременно обиженный и удрученный; Пирс полагал, что подобную мину не всякий жрец Мельпомены (как выразился бы Аксель) сумеет изобразить.

— Женщину. На окраине города.

— Ту самую. Цыганку.

— Отчасти цыганку. Да.

— Не забываешь старую любовь? Ох, Пирс.

— Наверное. — Пирс стал искать в карманах десятицентовик. — На свой манер.

— Я любил тебя, Цинара, на свой лишь лад, — пропел Аксель, живо перейдя на томный тон в духе fin-de-siècle.[297] — С толпою розы я бросал к твоим ногам.

— Хранил тебе я верность, вот как там говорилось. Я на минутку.

— Non sum qualis eram. Я не таков уже, как был в златые дни Цинары, — продолжал Аксель, которого было уже не остановить; разыскивая телефон. Пирс слышал за спиной его голос. — Я многое забыл, Цинара! И, ветром сметены…[298]

Он нашел телефонный номер, записанный ее рукой внутри картонной упаковки для спичек, ее семерка с перечеркнутым вертикальным штрихом, где она такому научилась. Пирс прихватил его из Дальвида, хотя решительно не собирался им пользоваться, да и не воспользовался бы, если б не вторая бутылка вина.

— Всю ночь у сердца моего ее сердечко билось. В объятиях любви и сна всю ночь она лежала. О боже.

Мартовским днем, окончательно прощаясь с Нью-Йорком, Пирс преклонил колени в опустевшей квартире и с нелепой торжественностью принес обет: в своей новой жизни он не станет больше расточать энергию сердца (не говоря уже о деньгах и времени) на безнадежную и губительную погоню за любовью. Больше никогда.

Одни рождаются скопцами, других скопцами делают;[299] Пирс избрал безбрачие ради того, чтобы выжить. Любовь едва не убила его, и, пробудившись в предрассветной мгле, он решил, что употребит немногие оставшиеся силы на устройство жизни для себя одного. Он был hors de combat,[300] а о дальнейших планах можно будет подумать потом.

Она (единственная женщина, которая вынудила Пирса принести ту безнадежную клятву: Пирс никогда не был донжуаном, хотя и пытался бросать розы вместе с толпою) обитала в квартирке на окраине, куда перебралась из Пирсовой башни стали и стекла; это было, как он понял, ветхозаветное жилье,[301] в последнем неперестроенном здании среди шикарного квартала, и сдавалось оно практически даром. Он никогда там не был, но представлял себе эту квартиру в подробностях, здесь протекла немалая часть жизни, прожитой его воображением.

— Ах, как тоскливо мне жилось вдали от прежней страсти, — декламировал Аксель со слезами в голосе. — С какою жаждой вспоминал уста моей любимой.

Не иначе, там горят свечи в причудливых подсвечниках (электричеством она не пользуется: на аванс нет денег, а попадать в официальные бумаги избегает — привычка, оставшаяся с того времени, когда она вела мелкую торговлю кокаином, хотя, насколько ему было известно, это занятие она оставила). Вместо кровати — кусок пенопласта на убогом каркасе, найденном где-то на улице; сверху, правда, надет чехол из выцветшей узорчатой материи и навалена гора сувенирных атласных подушек с розовыми закатами над голубыми озерами и зелеными соснами. Стены, наверное, тоже завешены тканью. И повсюду предметы, которые она ухватывала на распродажах и в лавках, где торговали старьем, а потом выгодно перепродавала: рекламные куколки и декоративная бижутерия, шарфы, игрушки, статуэтки мультипликационных персонажей, сувенирчики с сомнительных вечеринок, пластмассовые черепашьи панцири, открытки — «мелочевка», как выражаются торговцы; из них составлены недолговечные искусные комбинации, картины, миниатюрные диорамы, по виду случайные, а на самом деле сконструированные столь же сознательно, как современные романы. Там должны быть (Пирс помнил ее туалетный столик с этим подбором вещичек, хотя сейчас он вряд ли сохранился) цыганка-курильщица на расписном подносе для коктейлей, предлагающая то ли пачку сигарет, то ли себя, то ли и то и другое; мундштук ювелирной работы на подносе, а также кольцо с отравой, Эйфелева башня и Эмпайр-стейт-билдинг из посудного чугуна; гипсовый сфинкс, которого она выкрасила в белое, с нарумяненными щеками и кошачьими глазами, розовыми коготками и карминовым, как у уличной девки, ртом, а вокруг шеи — золотые часики на ремешке.

Пирс заставил телефон долго звонить в этом воображаемом месте, звонить и звонить, когда уже стало ясно, что дома никого нет; и даже когда он повесил трубку, в ушах его продолжались звонки.