Египетские новеллы

Затем я перестал думать о толстяке и воре и, овеваемый живительным ветерком, думал только о себе. Но вот я почувствовал, что кто-то трясет меня за плечи… Меня будил кондуктор. Мы были в Гизе. Я удивился тому, что время прошло так быстро, и приготовился сходить… Передо мной развалистой походкой шел к двери мой богатый друг… А незнакомца и след простыл…

У меня появилось желание опередить толстяка и выйти первым. Мимоходом я бросил взгляд на верхний кармашек его пиджака…

Цепочка и часы исчезли! Широкая улыбка появилась на моем лице, но тут же ее сменил игривый смешок. Я вышел из автобуса и сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок: я хотел сдержать или хотя бы приглушить смех. Но тут же я стал лихорадочно шарить в карманах… Где моя новая ручка «Паркер», которую я купил в рассрочку и только что уплатил первый взнос?

Я остановился и вытер пот с лица. Я сочувствовал моему толстому другу, который, покачиваясь, исчезал в толпе…

* * *

Прошли дни. Между мною и новым знакомым укрепились узы дружбы. Я с радостью разделял его трапезу и мне уже не приходилось вздыхать при виде вареной курицы и бутылки противного на вкус лекарства…

Шeйx Сейид

Перевод В. Красновского

Вот что рассказал мой друг.

Мне было девять лет, когда я впервые увидел шейха. Это был плотный человек с толстой шеей и грубыми, неправильными чертами лица, глазами на выкате и большим приплюснутым носом. Я увидел его у сакийи[12], наблюдая за волом, медленно и лениво ходившим по кругу, и прислушиваясь к журчанию воды, стекавшей из глиняных ковшей, которые то поднимались, то опускались. К этим звукам примешивался скрип колеса и пение парня, время от времени понукавшего вола. Именно тогда я увидел величественную фигуру шейха, которого едва прикрывала тень раскинувшихся ветвей акации и тутовника.

Он шел неторопливо; белая рубаха — это все, что на нем было — то вздувалась от ветра, и тогда его фигура казалась еще более массивной, то поднималась, обнажая его ноги, которые по цвету и форме напоминали ноги слона. Он медленно подходил ко мне, тяжело дыша под палящим зноем и размахивая одной рукой, как гребец веслом; другой он поддерживал привязанную через плечо сумку, в которую собирал подаяние. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямо к каналу, откуда качали воду, и, опустившись на землю, где обычно поили скот, начал пить с жадностью животного, проработавшего целый день.

Я продолжал спокойно очищать перочинным ножом кору с веток, которые принес мне садовник дядюшка Хадр. Затем, подрезав ненужные ветки, я стал делать из них тросточки, чтобы лучшую из них взять с собой, когда поеду кататься на муле. Увидев шейха, я испугался, и мой страх усилился, когда парень, сидевший у сакийи, вдруг перестал петь и его лицо исказилось от ужаса. Я громко вскрикнул, призывая на помощь садовника, он подбежал и стал успокаивать меня. Затем улыбка озарила его старое морщинистое лицо, обрамленное седой окладистой бородой.

— Не бойся, о господин! Это шейх Сейид. Он благочестивый чудотворец.

Садовник оставил меня и направился к шейху, который располагался у канала, собираясь поспать. Садовник поцеловал его руку и сказал:

— Помолись за меня, о Шейх, помолись аллаху, чтобы он исцелил мою несчастную жену.

Шейх ответил ему грубо и невнятно:

— Да проклянет аллах твоего отца и всех вас!

Садовник улыбнулся, еще раз поцеловал руку шейха и, удаляясь, сказал:

— Аллах услышит тебя.

Шейх устроился у канала и, положив под голову руку вместо подушки, мгновенно погрузился в глубокий сон.

Дядюшка Хадр присел около меня на корточки, взял одну из палочек, осмотрел ее своими добрыми глазами и сказал:

— Красивые палочки… Молодец!

Но я в этот момент совсем не думал о тросточках, я прервал его:

— Он выругал тебя, а ты целуешь ему руку.

Садовник отдал мне палочку и, ласково улыбаясь, сказал:

— Знай, мой господин, что аллах окажет милость тому, кого ругает шейх.

— Он очень страшный, этот шейх… Я не так боюсь быка, который вращает колесо, как этого человека.

— Но ведь шейх Сейид никогда никого не обижает. Ты должен любить его, как любит его аллах. Он святой.

Мне представлялось, что для святых, уходящих в другой мир, должны строить гробницы, у которых люди возносят молитвы и дают обеты. На их могилах должны гореть свечи. Я вспомнил, что так было на могилах святой Зейнаб, святой Нафисы и святого Хусейна. Когда мы жили близ Танты, я ходил с бабушкой к гробнице Сейида аль-Бадави, сам поставил двенадцать свечей шейху аль-Арбаину, гробница которого была недалеко от нашего дома в Каире.