Египетские новеллы

И, действительно, Додо, такая женщина не может считать себя женой. Ведь сегодня она со своим мужем — одное целое, а завтра становится для него чужой; сегодня — она в этом доме, а завтра — из него изгнана. Постоянный страх перед разводом уничтожает доверие и любовь, рождает в душе женщины постыдное ожидание развода и все ее интересы подчиняет заботам о том, что с ней будет, когда муж прогонит ее от себя. И тогда такая женщина начинает досаждать мужу непрерывными неразумными требованиями.

Что же приносит разведенная женщина своему новому мужу? Разбитое, больное сердце, полное злобы, порожденной первым разводом. И с новым мужем она живет в его доме, как чужая, потому что в один прекрасный день она может быть изгнана и отсюда. Может ли такая женщина любить своего мужа? И может ли муж любить такую жену, если он постоянно видит ее задумавшуюся и грустную, с нахмуренными бровями, ревнивую и расточительную, не знающую ни жалости, ни нежности? Разве характер такой жены не приводит к тому, что муж уходит из дому и проводит дни и ночи в кофейнях или увеселительных местах, где ищет утешения для своей раздраженной, измученной души? А иногда ее характер заставляет мужа искать семейное счастье в другом браке, и тогда он разводится и берет себе новую жену. Разве не в этом причины разрушения египетской семьи в наше время? А ведь каждая семья в миниатюре представляет собой картину всей нации.

Я привыкла, Даулят, еще с юности смотреть на мир широко открытыми глазами и не бояться правды. Я видела, какие несчастья иногда приносит брак таким девушкам, как я, и это меня пугало. Я хотела выйти замуж только по любви, чтобы обеспечить себе семейное счастье. Ах! Как долго я ждала, что ко мне придет такая любовь, которая наполнит душу радостью и счастьем! Как долго я искала того юношу, которого рисовали мне мои смутные, но упрямые мечты! Но наши восточные обычаи служат препятствием для общения между девушкой и юношей, и я не встретила того, с кем меня связала бы взаимная любовь. В то время Ахмад эфенди стал просить у отца моей руки. Я не посмела отказаться и по принуждению вышла за него замуж.

Я представляю себе, Додо, как ты, охваченная гневом, читаешь эти строки и с содроганием говоришь: «Ты должна была отказаться, Ихсан. Нет силы на земле, которая заставила бы женщину поступить против ее воли». О моя дорогая Додо, ты не знаешь, что такое деспотизм главы семьи. Ведь твой отец умер, когда ты была еще маленькой. Тебя воспитала мама, которая баловала тебя и позволяла делать все что угодно. А меня воспитывали в послушании старшим. Моя мать трепетала от страха перед жестокостью отца: ела только после того, как он заканчивал свою трапезу, и ложилась спать только тогда, когда он приходил домой. А отец обращался с ней словно со служанкой — не с нежностью и лаской, а с издевкой. Когда он хотел соблюсти приличия, то называл ее «ханум». Она же всегда величала его «эфенди» или говорила «слушаюсь тебя, бек» или «хорошо, мой господин».

Таков мой отец, маленькая, наивная Додо. Он такой же, как большинство наших мужчин, которые не знают, что любовь — это небесный факел, очищающий человечество от грязи, это прочный, священный столп, на котором стоит семья. Да, они не знают, что такое благородная любовь. Они уверены, что женщина — их собственность. Я не помню, дорогая, чтобы отец хоть однажды поцеловал меня или поиграл со мной. Передо мной он всегда старался казаться жестоким и сильным, потому что хотел, чтобы я уважала его и благоговела перед ним. Но я не любила его, боялась, даже ненавидела его. Так могла ли я воспротивиться желанию такого человека, как он, перед которым все трепетали? Если бы я осмелилась высказать свое мнение, он посчитал бы меня развратной, падшей женщиной и мог тут же убить меня, потому что в его понятии любовь — это порок и разврат.

Ах, как долго мы с мамой тайком оплакивали мою несчастную судьбу. Бедная мать не осмелилась защитить мое счастье, так как у нее не было ни воли, ни самостоятельности. Да она и не вполне понимала причину моего горя. Она разделяла со мной мой смутный и, по ее понятиям, мнимый страх, потому что к этому ее побуждало только материнское чувство. Она пыталась утешать меня рассуждениями, которые свидетельствовали только о том, что она совершенно не понимает современных взглядов;

— Почему ты плачешь, дочка? Разве все мы не так же выходили замуж? Слава аллаху, я хорошо жила с твоим отцом и вполне довольна своей судьбой.

Она считала себя счастливой, хотя слезы все время текли по ее щекам. Я часто видела на ее красивом лице следы мучительной ревности, которую вызывала в ней новая, молодая жена моего отца. Когда я осмеливалась дать ей понять, что она несчастлива, мать отвечала мне словами, которых я не могла поняты «Ничего. Ведь мужчина — украшение дома». В этих словах отражалось унижение и наследственная покорность, которые убили в ее душе все стремления к тому, чтобы выступить против уклада нашей жизни.