Египетские сны

А может быть все много проще. Что если, в самом деле, Бог – един и царит в своем Храме. А у Храма – много дверей, чтобы не было давки. И у каждой двери привратник (со своими привычками, вкусом, фантазией), изобретает обряды, таинства, и церемонии, по своему разумению. Когда души людей собираются к Господу в Храме Небесном, ветры сдувают с них ритуальные (читай: карнавальные) платья, как шелуху: «межпривратные» склоки – мерзки, несмотря на мистический соус.

Вечность восходит из честности и чистоты.

Что говорить, среди интеллигенции больших городов еще много безбожников. Это не атеисты, воюющие с Богами. Они даже завидуют верующим, ибо лишены комфорта души. Их мучит лоскутность познаний: в недоосознанном мироздании жить не уютно, я бы сказал, жутковато.

Тысячелетиями люди ума жаждали идеальной Веры, способной покорить три вершины: Корректности, Обаяния и Терпимости. Но знания отняли романтическую готовность, не задумываясь, верить в чудо. Бедолаги так и живут некрещенными, необрезанными, – никакими.

Быть верующим, значит иметь дар (или наивность) доверять чудесам. Великий писатель Федор Достоевский жил в постоянном сомнении, но с мечтою о Вере. Он искренне до самозабвения обожал Иисуса Христа, но не способен был верить во всякую чушь. Чтобы сомнения не сводили с ума, он клялся, внушал сам себе: «Мне лучше с Христом, чем с Истиной.»

С неверующими, конечно беда… А с верующими? Господи, только бы они верили честно. Ибо цинизм – ужасней безверия, – это гангрена души, от которой, разит преисподней!

Но страшнее всего – фанатизм! Фанатизм – это и есть Конец Света.

Однажды я поделился своими мыслями с искренне верующей и, вместе с тем, прагматичной аристократкой и доктором наук.

«Ну кто же так поступает!? – милая женщина даже всплеснула руками. – Религия не для ума, а для сердца! Это – не философия, а часть национальной (семейной) традиции, если хотите. Не надо нагружать ее чем-то еще. Веру не выбирают, как не выбирают мать и отца, а принимают такой, какой она близка с детства, чтобы жить в привычной среде и не чувствовать себя белой вороной. Коли ваши предки не верили… – не верьте и вы. Устраивайтесь, как душе комфортно, иначе закомплексуете и в жизни ничего не добьетесь».

Мудрая женщина, вероятно, права: добиваться чего-нибудь в жизни Господь помогает только таким, как она.

Что касается меня, я люблю семью, испытываю нежные чувства к ближним, счастлив, ощущая теплые отклики, и за всех на свете боюсь.

Только Небо, как мне сдается, тут – ни при чем.

Подняв голову, заметил высокого человека у шторки, прикрывающей нишу. Он приглашал мягким жестом и «мягким» английским словом: «Пожалуйста, заходите. Я жду вас». Я замотал головой, в растерянности бормоча немецкое: «Найн!», «Найн!».

Человек повторил приглашение по-немецки. Это вконец смутило меня, и, собравшись с духом, я сказал ему по-английски: «Ради бога, я только зашел отдохнуть» (откуда и слова-то взялись!?).

И вдруг меня осенило. Проделав молниеносный зигзаг, мысль дала вспышку, высветив всю абсурдность моего положения.

Вспомнился фильм «Смерть лорда Эдьжвара» по Агате Кристи, где актриса убивает супруга (лорда), чтобы выйти замуж за герцога.

Симпатяга Эркюль Пуаро с помощью «серых клеточек», раскрывает преступление, как только слышит, что молодые будут венчаться в «Вестминстерском соборе». Оказывается, собор – католический, а значит герцог – католик. Но католики не женятся на разведенных (только – на девственницах или вдовушках).

Актрисе так захотелось стать герцогиней, что ее лорд был обречен.

Детали интерьера, присущие Римско-Католической Церкви, я, просто-напросто упустил, решив, что собор, как большинство храмов Лондона, принадлежит Англиканской Церкви, не знающей таинства исповеди.

Органная музыка, скорее всего, служила для подготовки душ, к покаянию. Время от времени люди вставали, по одному шли за шторку, а, немного спустя, появлялись оттуда и, не задерживаясь, покидали собор.

Меня опять приглашали. «В чем, собственно, исповедаться, в чем каяться? – думалось мне. – Много ли я успел нагрешить? Что, где и как нарушал? Женщин, детей и животных не обижал. Да и мужчин – по-моему, тоже. Мое сердце открыто для Веры! Я спешу ей навстречу, но, она не торопится. Разве это мой грех? Может быть, я не умею смотреть и театр жизни воспринимаю как просто театр: жизнь научила не верить красивым словам».

«You’re welcome!» (Милости просим! Заходите!) – простирал ко мне руки священник… Сначала один, потом еще один, потом сразу пятеро, потом они заполонили проходы, толкаясь и задевая друг друга широкими рукавами.

«Дорогой мой, ты совсем охухрел!?» – крикнул я им, и «священники» один за другим на цыпочках удалились из сна.

Метаморфозы удаются приятелю так же легко, как людям – изменения выражения физиономии. А в основное (пушистое) состояние, он возвращается, как в родной дом.

В это время очередной прихожанин, покинув исповедальню, направился к выходу. Я выскочил первым. Но перед «Макдональдсом» он «достал» меня общим вопросом: «Простите, откуда вы будете?»