Его батальон

В них не стреляли, немцев здесь не было, почти вплотную за ним кто-то бежал, и это его успокаивало. Не останавливаясь, он жадно хватал ртом дымный, но уже посвежевший воздух, пока не Стал различать бруствер, бровку траншеи, потемневшее небо вверху. Ветер дул навстречу, вскоре он услыхал одним ухом недалекую автоматную стрельбу (как будто на высоте) и пошел медленнее. В глазах все плыло и качалось, обожженные ядом легкие натужно хрипели в груди.

Он шел по траншее вниз в проклятый тот ус, в который с пулеметом ворвался утром. За ним волоклись по траншее раненые. Он не видел их и не знал, сколько их было, но он слышал их заполошный кашель и голоса. Немцы исчезли. Нигде в траншее их не было, и это его удивляло и пугало одновременно.

Несколько раз он натыкался на трупы. Но он не смотрел вниз и не знал, свои это или немцы, а шатаясь, как пьяный, и мало что понимая, все шел по траншее в ту сторону, где утром оставил роты и где был его батальон.

Его остановил радостный вскрик сзади, и он, не поняв, в чем дело, испуганно отпрянул, схватившись за ствол автомата.

– Едрит твои лапти, комбат! – вдруг басом прогудело вверху. Он остолбенело откинулся к стенке, чтобы не упасть, привалился плечом к бровке траншеи, в которую, обрушив сухой пласт земли, ввалился старший лейтенант Кизевич. – Комбат! – почти закричал он и неуклюже облапил его своими длинными руками в меховых варежках. – Живой, значит?

– Я? – не сразу найдясь, переспросил Волошин.

– Ты, кто же! А мы уже вас похоронили. Как увидели, что вас немцы жарят...

– Ты? А рота? – с трудом оправляясь от удушья, слабым голосом проговорил Волошин и закашлялся.

– Вон рота. Слышь, немцев погнала. С тылу зашли, понимаешь? Пуля что: пуля дура – штык молодец! – засмеялся командир роты, и Волошин подумал, какой все-таки молодец у него командир девятой и как он прежде не мог заметить этого. Повернув голову, он вслушивался левым ухом в редеющую автоматно-винтовочную пальбу за высотой и, кажется, впервые поверил в свое спасение.

– Эй, товарищ комроты! – сдавленно крикнул кто-то из бойцов на бруствере. – Вон бежать!

– Кто? – встревоженно выглянул из траншеи Кизевич.

– Немцы бежать!

– А ты что? Бей их! Бей, чего смотришь! Команду тебе надо, что ли?

Боец ударил из карабина, а Кизевич присел в траншее и подрагивающими от возбуждения руками начал вертеть цигарку. Ветер выдувал махорку, старший лейтенант большими пальцами едва удерживал ее на обрывке газеты.

– Однако ты вовремя. Еще бы пару минут и... – превозмогая саднящую боль в груди, проговорил Волошин.

– Хе, вовремя! За это генерала благодари. Нагрянул на КП и попер. Всех! Так шуганул, что откуда и сила взялась. Сам не ожидал. И всего трое раненых.

– Генерал? Вот как...

– Ну.

Пониже опустившись в траншее, Кизевич торопливо прикурил от зажигалки-патрона и, жадно затянувшись, поднялся. За высотой разгоралась перестрелка, и комроты внимательно посмотрел через бруствер. Медленно отходя от пережитого, Волошин не сводил глаз со своего бывшего ротного, и Кизевич вдруг спохватился:

– Да, новость! Гунька-то комдив отстранил. Теперь полком Миненко командует.

– Это хорошо, это хорошо, – рассеянно повторял Волошин, охваченный новым строем мыслей и чувств. Что-то явно поворачивало в лучшую сторону, вот только радости от этого пока что было немного.

– А Маркин живой? – спросил Кизевич и, вдруг заторопившись, вогнал в автомат новый магазин-рожок.

– Маркин живой. Там, в блиндаже, повыше, – кивнул Волошин.

– Ну я – доложить. Комбат все-таки...

– Конечно, конечно, – понимающе согласился Волошин и посторонился, пропуская комроты-девять.

20

Было тихо.

Как и прошлой ночью, в студеной темноте пронизывающе дул ветер и жал крепкий морозец. Огневой бой, неистово громыхавший весь день, постепенно затих, немцев вытеснили из совхоза и каким-то чудом выбили с высоты, верхушка которой черным покатым горбом вырисовывалась совсем рядом на фоне чуть-чуть светлеющего закрайка неба. Порой из-за этого горба взмывали огненные рои пуль и, уходя над головой в беззвездное небо, постепенно затухали вдали. Мгновение спустя доносился густой пулеметный рокот МГ, – отойдя за совхоз, немцы огрызались. Роты за высотой молчали.

Волошин хоронил убитых.

Трое легкораненых и два бойца из комендантского взвода сносили их со склонов высоты к отростку траншеи, где гаубичный снаряд вырыл днем вместительную воронку. Воронку наскоро углубили, зачистили стены, и получилась могила. Не очень, правда, аккуратная, зато на хорошем месте, с широким обзором в тыл – на болото и пригорок со вчерашним КП. Немецкие очереди сюда не залетали, и ничто уже не тревожило отрешенный покой убитых.