Его грех (СИ)

Последние шаги дались мне особенно трудно. Собравшись с духом, я дрожащей рукой открыл дверь комнаты, в которых когда-то жила она. С тех пор здесь мало что изменилось, разве что пыли и грязи стало ещё больше. Но мне упорно казалось, что я всё ещё ощущаю еле заметный, призрачный аромат её шампуня и лёгких цветочных духов, некогда весьма отчётливо благоухавший в этой комнате.

Последний взгляд, последний вздох, а следом — легкий взмах волшебной палочки, шёпот: «Адеско Файр», — и передо мной с завораживающим изяществом расцветает ярко-алый цветок огненного возмездия.

Тёмные, пыльные портьеры вспыхнули мгновенно, чуть позже занялись книжные шкафы и гардероб. Последней занялась кровать, матрас которой, возможно, всё ещё хранил еле заметные очертания её фигуры.

Огонь взбирался всё выше и выше по стенам, распространялся всё дальше, охватывая пол, потолок, мебель и картины, на которых обречённо метались некогда умершие волшебники, не в силах покинуть свои полотна. Сквозь гул пламени и треск сгорающего дерева еле слышно пробивались истошные крики портрета матери Сириуса и старого Кричера.

Боль принесла облегчение, но я всё равно истошно закричал, когда языки пламени начали пожирать мои ноги. В мгновение ока Адское Пламя охватило меня с ног до головы, окутало неистово ревущей завесой, сжигая, испепеляя, развеивая пеплом.

Я просто стоял, выделяясь тёмным силуэтом на фоне огненного безумия и ждал, когда меня накроет спасительная пелена небытия и унесёт с собой. Я не знал, существуют ли рай или ад, существуют ли вообще загробные миры или же пресловутая реинкарнация. Я знал лишь одно — в этом мире уже нет для меня места, и всё, что мне остаётся — это лишь надеяться.

И я надеялся, надеялся, надеялся, что мне повезёт, и я когда-нибудь вновь увижу её.

Настоящую. Живую. Родную.

Мою.

Гермиону.