Эго и архетип

Разумеется, упоминая образ божества, мы прибегаем к символу, поскольку невозможно дать точное определение божеству или надличностной силе. В таких случаях используется не знак, обозначающий нечто известное и понятное на рациональном уровне, а символ, отражающий тайну. В случае успеха подобный метод интерпретации может привести пациента к символической жизни. Появляется возможность замещения симптома, окрашенного чувствами бессилия и вины, символом, который полон смысла, обогащает жизнь и осознанно переживается — вместо бессознательного, компульсивного, симптоматического проживания.

Симптом можно трансформировать в символ через осознание его архетипических основ. Каждый симптом проистекает из образа какой-либо архетипической ситуации. Например, многие симптомы тревоги имеют в качестве архетипического контекста борьбу героя с драконом или ритуал инициации. Многие симптомы разочарования и обиды воспроизводят архетипическую встречу Иова с Богом. Обретение способности распознать архетип или символический образ, лежащий за симптомом, тотчас трансформирует переживание. Это может быть так же болезненно, но теперь в этом есть смысл. Вместо изолирования страдальца от родных и близких теперь он объединяется с ними в более глубоком взаимопонимании. Теперь он ощущает себя участником коллективного предприятия — мучительного развития человеческого сознания, — которое началось во мраке первозданного болота и неизвестно, где закончится.

Сильные переживания и эмоциональные состояния также способны раскрыть свой смысл, если найден соответствующий символический образ. Возьмем, к примеру, человека, который оказался в состоянии гнева. Все получилось не так, как ему хотелось, но он не смог ни отреагировать на аффект, ни вытеснить его. Наконец он взмолился о понимании смысла своего состояния — и ему тотчас пришел на ум образ трех человек в печи, раскаленной огнем. Об этом эпизоде упоминается в Книге пророка Даниила. Он прочитал данный фрагмент в Библии, и в процессе размышления о нем гнев исчез. В третьей главе Книги пророка Даниила упоминается указ Навуходоносора, согласно которому все люди должны по сигналу пасть и поклониться его золотому истукану. Седрах, Мисах и Авденаго отказались это сделать. Тогда Навуходоносор исполнился ярости и велел бросить их в раскаленную печь. Но Седрах, Мисах и Авденаго остались невредимы, причем в огне был виден четвертый муж, и вид четвертого был «подобен сыну Божию»[107].

Упомянутый образ устранил гнев, потому что смысл настроения нашел в нем символическое выражение. Царь Навуходоносор олицетворяет своевольную, властную фигуру тирана, который присваивает себе права Бога и исполняется ярости, когда ему не воздают почести, подобающие божеству. Кроме того, он олицетворяет эго, отождествляемое с Самостью. Его ярость синонимична огненной печи. Отказавшись придать личной мотивации сверхличное значение, Седрах, Мисах и Авденаго добровольно отдают себя во власть огня раздражения Навуходоносора. Это соответствует способности пациента не отождествлять себя с аффектом, а вместо этого терпеливо выдерживать его, чтобы в конечном счете найти смысл этого аффекта в активном воображении. Четвертый персонаж, который появляется в печи, «подобно сыну Божию» олицетворяет сверхличный, архетипический элемент психики, актуализированный в переживании. В качестве четвертого элемента он несет с собой смысл, облегчение и целостность.

Приведенный пример служит иллюстрацией к высказыванию Юнга. По поводу своей встречи с бессознательным он писал:

Я жил в состоянии постоянного напряжения… В той мере, в какой мне удавалось трансформировать эмоции в образы, то есть находить образы, которые скрывались в эмоциях, я чувствовал себя спокойнее и увереннее[108].

Человек воспринимает превратности судьбы как симптомы в той мере, в какой он не осознает символическое измерение жизни. Симптомы отражают состояния тревоги, которые не поддаются нашему контролю и, по существу, бессмысленны, не имеют ни ценности, ни значения. Фактически симптомы представляют собой символы, выродившиеся в результате редуктивного заблуждения эго. Симптомы невыносимы именно потому, что у них нет смысла. Можно преодолеть почти любую трудность, если мы сможем понять ее смысл. Именно бессмысленность представляет для человечества величайшую опасность.