Его изумительный поцелуй

«Чудесно!» — промелькнуло в голове у Фарука. Он сердито наблюдал за тем, как ветер играет с персиковыми кудряшками, выбившимися из пучка у нее на макушке. Несмотря на то что Пенелопу облачили, кажется, в дюжину слоев полупрозрачного шелка, она все равно походила на пышную английскую розу, которая неожиданно расцвела посреди пустыни.

Фарук скованно опустился на скамью, заставив себя одобрительно пробормотать что-то нечленораздельное в ответ. Очаровательные банальности, которые обычно с легкостью срывались с его языка, как-то вмиг забылись и покинули его вместе с улыбкой.

Впрочем, неспособность Фарука поддержать разговор ничуть не подействовала на неугомонную мисс Монморанси. Взяв в руки ивовую корзинку, стоявшую у нее под ногами, она поставила ее себе на колени.

— Одна из ваших кухарок была так добра ко мне, что собрала мне эту корзину, чтобы я могла перекусить, любуясь видом на море. — Поппи сняла с корзины кусок алого шелка, открывая его взору только что приготовленную ктефу. Традиционный марокканский десерт был посыпан сахаром и сбрызнут теплым медом. — Хотите присоединиться ко мне?

К ужасу Фарука, его живот ответил на этот вопрос раньше, чем он сам. Фарук почувствовал себя униженным.

Он смотрел на лакомства с таким видом, будто увидел перед собой корзину, полную кобр, и ему даже пришлось задержать дыхание, чтобы божественный аромат сладостей не защекотал его обоняние. Когда Фарук вернулся из Итона, ему понадобился почти год постоянных тренировок, проводящихся под безжалостным оком его дяди, чтобы избавиться от небольшого мягкого животика и обзавестись твердыми как камень мускулами.

Это удалось ему лишь благодаря тому, что он научился отказываться от подобных соблазнов. И, несмотря на то что почти каждый вечер ему устраивали настоящий пир, Фарук гордился тем, что у него хватает силы воли выбирать лишь самые свежие фрукты и самые тонкие кусочки мяса для того, чтобы слегка утолять голод. Он предполагал, что если позволит себе хотя бы попробовать что-то сладкое, то не сможет остановиться и снова станет трусливым толстяком, как безжалостно дразнили его итонские одноклассники.

Как сотни раз говаривал дядя после возвращения Фарука в Марокко, такой человек не достоин титула султана.

— Я уже поел, — проворчал он, хотя горсть гранатовых зерен и фиников, которые он проглотил, едва встав с кровати, лишь раздразнили его аппетит, и ему захотелось чего-то более существенного.

— Как пожелаете, — пропела мисс Монморанси тоном самой бесстыдной соблазнительницы. А когда она улыбнулась дразнящей улыбкой, на ее пухлых щечках появились милые ямочки. — Но я готова биться об заклад, что вы об этом пожалеете.

И наблюдая за тем, как Поппи вонзает зубки в слоеное тесто, Фарук действительно пожалел о том, что отказался перекусить. Мисс Монморанси ела с большим аппетитом. Эта женщина действительно любила поесть и не боялась показать этого. И было что-то невероятно чувственное в том, с каким энтузиазмом она предавалась этому первородному удовольствию, превращавшему простую трапезу в праздник чувственности. Когда ее розовый язычок дотронулся до уголка губ, чтобы слизнуть оттуда каплю заварного крема, Фарук с ужасом осознал, что его тело под многочисленными слоями одежды начинает испытывать голод иного рода.

Фарук давно привык к тому, что за ним ухаживали, соблазняли его и доставляли ему удовольствие невероятно красивые женщины, обученные всевозможным эротическим фокусам, не прописанным даже в «Камасутре». До сих пор Фарук никогда не испытывал возбуждения при виде женщины, с аппетитом поглощавшей пищу; наслаждение ему доставляла только настоящая близость.

Не на шутку встревожившись, султан прикоснулся рукой к своему лбу. Возможно, от голода у него просто закружилась голова. Думать так было куда спокойнее, чем признаться себе, что кровь, которая должна была циркулировать по сосудам головы, внезапно устремилась к другой, менее выделявшейся части его тела.

Надеясь скрыть беспокойство, Фарук спросил:

— Вам хорошо в моем дворце, мисс Монморанси? Вы всем довольны?

— Разумеется! — с готовностью ответила Пенелопа. — Но к чему эти церемонии? — Снова поставив корзинку к ногам, она слизнула сладкие крошки с губ. — Все всегда называли меня Поппи. Точнее, — извиняющимся тоном добавила она, — все, кроме этих ужасных девчонок в семинарии для юных леди мисс Трокмортон, которые дразнили меня Пигги-свинкой.