Его повесили на площади Победы. Архивная драма

Свидетельство Семена Пейроса от 22 ноября 1944 года: «Очень часто вши отправлялись охранником в Берлин к доктору Газе. Через некоторое время вши присылались из Германии обратно, помещались в особых помещениях, куда нам строго запрещалось заходить без провожатого. Однажды сопровождавший меня дезинфектор Лоссе сказал: „Если хочешь жить, то близко к вшам не подходи“. Вши в этом изоляторе находились не более 24 часов, а затем их отправляли на аэроплане в Белоруссию, Украину и Эстонию». Теперь еще и Эстония, причем пробирки со вшами уже приходят не из Львова, а прямо из Берлина. Звучит не очень убедительно.

В своих воспоминаниях Семен Пейрос пишет об этом уже безо всякой уверенности: «По-видимому, центральный институт в Гамбурге занимался вопросами ведения бактериологической войны, а наш питомник служил лишь поставщиком насекомых-паразитов, распространителей массового поражения. Это, понятно, были только наши догадки».

Ссылка на свидетельские показания о возбуждении эпидемии тифа в лагере Саласпилс есть в копии отчета сотрудника МГБ ЛССР Владимира Известного от 17 января 1947 года, имеющейся в музее Холокоста в Вашингтоне. Проверить свидетельства ему не удалось — лагерные врачи, укрывшиеся на Западе, к ответственности не привлекались.

Что же касается Гурвича, то он впоследствии вспоминал только о разработке вакцины для вермахта. Историк Илья Альтман рассказывал мне, что Гурвич в его присутствии не раз отказывался от своих показаний относительно возбужденных нацистами эпидемиях тифа и говорил, что его показания в 1945 году написаны под диктовку следователя.

Альтман посоветовал мне обратиться к вдове Гурвича, но та ничего не припомнила и отослала меня к Петеру Штагеру из Германии, который поддерживал с Гурвичем дружеские отношения. Тот прислал мне немецкое издание мемуаров Гурвича: «Надеюсь, что Вам, уважаемый господин Симкин, это поможет». Не помогло — никакой новой информации по этому вопросу там не было.

Перси Гурвичу, как и другим подопытным, удалось выжить благодаря начальнику Института медицинской зоологии, приват-доценту Грайфсвальдского университета Фрицу Штайнигеру. Приказ расстрелять работников из гетто при приближении Красной армии он не выполнил. Напротив, предложил им бежать. Штайнигер и прежде проявлял себя с неплохой стороны. Он являлся еще и референтом по расовой теории, то есть в его обязанности входило измерение черепа заподозренных в еврействе. В 1944 году Штайнигеру было поручено проверить, семиты ли караимы (их община проживала в Прибалтике). В очередной раз — «караимский вопрос» и прежде поднимался. От ответа на этот вопрос зависела их судьба: если тюрки — будут жить, если семиты — нет. Штайнигер дал заключение, что караимы — тюрки.

Вернемся, однако, к Гурвичу, человеку, как говорится, извилистой судьбы. Так случилось, что я разговаривал не только с его вдовой, но и с предыдущей — второй — женой (первая, как мы помним, погибла в гетто). Ею оказалась Валентина Фреймане, о которой я уже рассказывал. Она знала его с детства, они учились в одной гимназии. Собственно, там его знали все — он был гордостью гимназии. Перед любыми делегациями выступал с речами и стихами на древних языках. Перси был полиглотом — он знал 13 языков. После войны Гурвич окончил аспирантуру МГУ, защитил диссертацию и работал в Латвии.

Выживших тянуло друг к другу, а у них с Валентиной было много общего — у обоих погибли родители и супруги. Они поженились. Впрочем, брак был недолгим, что, по ее словам, спасло Валентину от ареста. В 1950 году, сразу после того, как уже бывший муж был арестован по политической статье, к ней приходили несколько раз, но, узнав о разводе, оставили в покое. Год спустя его осудили. За что? Как Гурвич рассказывал близким, он был репрессирован за высказанное вслух замечание, что газета «Правда» пишет неправду.

Историк из Латвии Индулис Ронис в 1990-х годах при поддержке тогдашнего генерального прокурора Яниса Скрастиньша скопировал множество документов из бывшего архива КГБ Латвийской ССР, и в их числе «дело Гурвича», арестованного 5 ноября 1950 года, 17 ноября 1951 года осужденного на семь лет Особым совещанием МГБ Латвийской ССР по статье 58–10 (антисоветская пропаганда) и освобожденного 8 июля 1954 года (досрочно). В деле, по словам Рониса, есть сведения о тесном сотрудничестве Гурвича с КГБ, о котором тот кому-то проговорился, что и послужило поводом для ареста. То же самое я слышал от Маргера Вестермана, называвшего Гурвича не иначе как авантюристом.

По уклончивому свидетельству Валентины Фреймане, ее бывший муж, «конечно же, так или иначе сотрудничал с КГБ — как и все, кто давал показания против военных преступников и коллаборационистов в послевоенные годы».