Его прощальный поклон. Круг красной лампы

– Женщины рискуют лишиться своих обычных привилегий, если займут место противоположного пола. Нельзя занимать оба положения одновременно.

– Почему женщина не может зарабатывать на хлеб головой?

Спокойствие, с которым допрашивала его женщина, вызвало некоторое раздражение у доктора Рипли.

– Мне бы не хотелось начинать дискуссию на эту тему, мисс Смит.

– Доктор Смит, – напомнила она.

– Хорошо, доктор Смит. Но, если уж вы настаиваете на ответе, я должен сказать, что не считаю медицину подходящей профессией для леди, и лично мне не нравятся мужеподобные женщины.

Прозвучало это крайне бестактно, о чем доктор Рипли подумал только после того, как слова эти слетели с его уст. Однако леди лишь подняла брови и улыбнулась.

– Мне кажется, вы уходите от прямого ответа на вопрос, – сказала она. – Разумеется, если бы это делало женщин похожими на мужчин, они бы многое от этого теряли.

Надо сказать, это был достойный ответ, и доктор Рипли, как получивший укол фехтовальщик, наклоном головы признал свое поражение.

– Я должен идти, – отчеканил он.

– Очень жаль, что мы не сумели найти общий язык. Мы ведь будем соседями, – заметила она.

Он еще раз поклонился и направился к двери.

– Странное совпадение, – продолжила она. – Когда вы пришли, я как раз читала вашу статью о локомоторной атаксии в «Ланцете».

– В самом деле? – сухо произнес он.

– По-моему, прекрасная монография.

– Вы слишком добры.

– Только вы ссылаетесь на те взгляды профессора Питре из Бордо, от которых он уже отказался.

– У меня есть его работа девяностого года, – сердито возразил доктор Рипли.

– Вот его работа девяносто первого года. – Она достала из кипы журналов брошюру. – Если у вас есть время прочитать вот этот абзац…

Доктор Рипли взял брошюру и пробежал глазами указанный отрывок. То, что он прочитал, однозначно сводило на нет выводы, к которым он пришел в собственной статье. Он швырнул на стол брошюру и с очередным сухим поклоном покинул комнату. Принимая поводья из рук слуги, он оглянулся на дом и увидел в одном из окон леди. Ему показалось, что она весело смеется.

Весь день его преследовали воспоминания о том разговоре. Доктор Рипли чувствовал себя побежденным. Она показала, что лучше разбирается в вопросе, который он считал своим коньком. Она была учтива, а он нагрубил ей, она держала себя в руках, он же сорвался. Но больше всего его тяготило само ее присутствие, мысль об этом терзала его, как язва. Раньше женщина-врач представлялась какой-то чудовищной ошибкой природы, но далекой и потому абстрактной. Теперь же она оказалась здесь, под боком, с такой же, как у него, медной табличкой, и собиралась бороться с ним за пациентов. Не то чтобы он боялся конкуренции, просто ему было неприятно, что такое соседство меняло его представление о женщинах. Ей не могло быть больше тридцати, к тому же у нее было яркое, подвижное лицо. Он представил себе ее веселые глаза и упрямый точеный подбородок, и это заставило его вспомнить подробности ее образования. Мужчина, конечно же, мог пройти через подобное испытание, сохранив при этом всю нравственную чистоту, но в случае с женщиной это указывало на отсутствие стыда.

Впрочем, в скором времени выяснилось, что конкуренции с ее стороны тоже следовало бояться. Неожиданное появление в здешних краях такой диковинки, как женщина-врач, привело в ее приемную несколько любопытных больных, и их настолько впечатлили ее уверенность в себе и необычные, доселе невиданные ими медицинские инструменты, при помощи которых она их простукивала, осматривала и прослушивала, что целых несколько недель после визита к ней они ни о чем другом не могли говорить. Вскоре появились и наглядные доказательства ее присутствия в этих краях. Фермер Эйтон, чья каллезная язва уже много лет мирно распространялась по голени, тщательно умащиваемая цинковой мазью, был обмазан жгучей, вызывающей волдыри жидкостью и после трех ночей, проведенных в муках и насылании страшных проклятий на головы всех врачей, вместе взятых, вдруг обнаружил, что его рана начала заживать. Миссис Кроудер, всегда считавшая родимое пятно на лице своей второй дочери знаком божественного негодования, которое она навлекла на себя тройной порцией ежевичного торта, съеденной как-то в критический период, обнаружила, что при наличии двух гальванических игл проступок ее можно считать не таким уж непоправимым. Через месяц доктор Верриндер Смит стала известна, а через два – знаменита.