Его птичка [полная книга]

– Друг, твои игры с резиновой Зиной лучше было оставить в тайне, – усмехнулся я, поздоровавшись за руку, которую он протянул, другой перехватывая короб.

– Ха-ха, – передразнил он и провел рукой по своим темным волосам, убирая их с лица. – Это, между прочим для пациентов.

Кто же знал, что недавно назначенный глава отделения так заботится о подопечных.

– С какой свалки ты их приволок? – спросил я, взяв одну куклу в руку, темноволосую с фарфоровым лицом и стеклянными голубыми глазами. Хрень собачья! Даже здесь уже Анька видится. Ну, ведь точно как она, даже вот балетная пачка.

Я резко убрал игрушку в коробку, словно боясь обжечь кожу или душу, если она имелась у хирургов. В чем я порой сомневался. Не каждый способен просто взять скальпель и разрезать кожу, не каждый был способен по нескольку часов хладнокровно рисковать чужой жизнью. Я мог.

Леха помолчал немного, вызвал тем самым еще большее недоумение. Он обычно трындит похлеще бабы. Анька вон и та, молчит больше, наверное глупой показаться боится.

Леха, что-то тихо буркнул, и я различил фразу скорее по губам, чем расслышал.

– Мама с чердака достала.

Я уже открыл было рот, чтобы напомнить, что вообще-то в семье Новиковых один ребенок. И если я помню последний поход в сауну, Леха-то как раз мальчик. Мужиком, язык бы не повернулся его назвать. Впрочем не член делает мужчину, мужчиной.

Взглянув в его побледневшее лицо, я смолчал. Дерьмо.

Не дебил, все понял.

Все наши страхи, мечты, комплексы – все идет из детства. Часто болезненного и несчастливого. Каждый человек, чем-то искалечен в душе: родителями или обстоятельствами, которые родители создавали. Но только выросшему ребенку потом решать, кем стать – маньяком насилующим жертв в подворотнях или психиатром копающимся, как в чужих головах, так и разбирающимся в своей.

Я, например, в детстве коллекционировал камни, вытачивал их до остроты лезвия и искал собак, чтобы посмотреть, что же у них внутри. Наверное, не стоит упоминать, что конечной целью были дразнившие меня уроды во дворе. Фамилия им, видите ли, моя не нравилась.

Сладенькие Тамара и Алексей – родители, быстро заметили психическое отклонение и сдали меня, как раз одному такому веселому мозгоправу.

Я прекратил охоту, направив желание все знать в медицинское, вполне безопасное русло, но любовь и доверие родителей так не вернул.

Они просто напросто боялись, что однажды я вспорю брюхо им. Отец со временем принял меня, а вот мать. Всех благ ей в общем.

– Даже не пошутишь? – резко повернул ко мне голову Новиков, пока мы ждали лифт.

– Не понимаю, о чем ты, – пожал я плечами. – Ну, достала твоя мать куклы твоей троюродной сестры, когда-то у вас гостившей. Что такого?

Леха долго не отрывал от меня взгляда, пока двери лифта не открылись и мы не вошли в кабину.

– Спасибо, – улыбка коснулась его округлого лица.

– Ерунда. Мы все покалечены родителями.

– Кстати о родителях, – улыбка приятеля превратилась в оскал, и я знал, что он скажет. Рука в кулак сжалась неосознанно.

– Как там твой, – он сделал многозначительную паузу и приподнял бровь, – малыш.

Я не стал спрашивать, как он связал одно с другим, а просто резко прижал его к металлической стенке и взял за грудки.

– Она мне не дочь.

– И что даже папочкой не называет? – совсем потерял страх, не иначе.

Очевидно, он считал эту шутку забавной, правда, когда голова столкнулась с твердой поверхностью лифта, глумливая харя стала извиняющейся.

– Не называет, – зашипел я, и, рубанув по кнопкам лифта, сделал шаг на выход, пока этот идиот стонал и сползал на пол.

Я тяжело взглянул на медсестер, с любопытными улыбочками наблюдавших за нашей короткой перепалкой. Они конечно подобрались, увели взгляд, но я-то понимал, что уже спустя полчаса вся больница будет гудеть пчелиным роем. Обсуждать причины ссоры. А кто-то наверняка ухмыльнется, и не прерывая работы пошутит: «Милые бранятся, только тешатся».

– Ладно. Ладно! Погорячился, – крикнул вдогонку охамевший Новиков, тяжело поднимаясь. – В пятницу-то придешь?

Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.

– Придем, – проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.

* * *

Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.

Лицемерие врачей? Недосмотр государства? Плевать. Главное работа выполнена, пациент жив, а как только его увозят из больницы, моя ответственность заканчивается.

Гораздо позже, под утро когда первые лучи солнца коснулись здания больницы и конкретно окна на котором я и засел, мне на телефон пришло очередное сообщение. Я был еще в в хирургической форме и по окончанию операции все-таки спросил у Ани, как она добралась, хотя лишь взглядом проводил с балкона такси, унесшее ее домой.

Все таки гололед, а она вышла в ночь. Анька написала что с добралась с ветерком и в ответ поинтересовалась, как прошла операция.

«Нормально».