Его семья

Теперь Горбатюк решил зайти в суд не раньше, чем в половине одиннадцатого, или даже немного позже и нарочно пошел покупать папиросы за два квартала отсюда, несмотря на то, что магазины были и ближе. Но, получая сдачу, подумал, что суд уже мог начаться, и, хоть часы показывали только двадцать минут одиннадцатого, Яков выскочил из магазина и помчался в суд.

Секретаря в приемной не было. «Началось!» — мелькнула тревожная мысль.

Но суд еще не начался. Увидев на возвышении, за широким, покрытым зеленым сукном столом пустые стулья с высокими, украшенными гербами спинками, Яков с облегчением вздохнул. Шум, стоявший в зале, утих, и Горбатюк, не спуская глаз с возвышения, где должны были занять свои места члены суда, почувствовал: все смотрят на него. А он, словно окаменев, смотрел только вперед, решая, что ему делать дальше. Он уже хотел было повернуться и снова выйти, как заметил направо от возвышения еще один стол, на котором секретарь суда раскладывал бумаги.

«Сейчас начнется, — подумал Горбатюк. — Нужно занять место».

Он заставил себя оторвать взгляд от секретаря, посмотреть в зал и сразу же встретился глазами с Ниной. И такая тоска, такая немая мольба была в ее глазах, что Якову стало жутко. На какое-то мгновение он даже заколебался: не ошибка ли этот суд и его настойчивое требование развода? «Ведь она любит меня…» Но Нина внезапно вспыхнула, словно рассердилась, что раскрыла себя перед мужем, и резко отвернулась. Он нахмурился, решительно прошел вперед, к скамье у самого барьера, отгораживавшего зал от того места, где находился секретарь и где должны были появиться члены суда. Но не успел Горбатюк сесть, как позади него снова зашумели, будто только и ждали, пока он сядет.

— Вот он, папаша, даже к детям не подошел! — сказал кто-то очень неприятным, злым голосом, и Яков сейчас лишь осознал то, что видел минуту назад: Галочку на руках у Нины.

«Она таки привела детей, — подумал он, и недавняя жалость к Нине уступила место привычной неприязни. — Все, все делается для того, чтобы растрогать судей, опозорить меня!»

Он снова оглянулся и снова встретил Нинин взгляд, подстерегавший каждое его движение. Увидел Галочку, а возле нее Олю. Ему очень захотелось подойти к детям, взять их на руки, приласкать, поцеловать, но эта фраза о «папаше» точно приковала его к месту. Он снова повернулся лицом к секретарю и застыл в принужденной позе, ибо, как ни заставлял себя, не мог не реагировать на злые, иногда бессмысленные, но тем более обидные реплики тех, кто сидел возле Нины.

Нина же не спускала с мужа глаз, надеясь еще раз встретиться с ним взглядом.

Придя в суд, она напряженно ждала Якова. Она до сих пор не верила, что этот суд состоится. Ей все казалось, что муж только пугает ее, что в последнюю минуту он подойдет к ней и скажет: «Нина, давай забудем все и пойдем домой…»

Она слушала и не слышала тех, кто окружал ее. Ей сейчас не нужны были ни Лата, ни Юля, которая так и не пришла в суд: Нине нужен был Яков, только Яков… Она несколько раз выходила в коридор, надеясь встретиться с ним с глазу на глаз, и если б это ей удалось, несмотря ни на что, бросилась бы ему на грудь — неужели его сердце не отозвалось бы на ее слезы?..

Но потом прибежала Лата и шепотом, который прозвучал на весь зал, сообщила, что Яков уже приходил в суд и, увидев ее, Лату, сразу же вышел на улицу.

«Он не хочет встретиться со мной до суда, он избегает меня», — в отчаянии подумала Нина.

V

Секретарь вскочил, предложил всем встать. Раздался шум отодвигаемых стульев и скамей, все поспешно поднялись.

— Суд идет!..

За Евдокией Семеновной на возвышение поднялись двое мужчин. Один из них был пожилым человеком, лет за пятьдесят, с седыми волосами и пышными запорожскими усами, в коротеньком пиджачке и заправленных в высокие сапоги брюках военного покроя. Заняв место по левую руку от Евдокии Семеновны, он громко откашлялся, словно собирался выступать, пригладил волосы широкой, потемневшей от металлической пыли ладонью и застыл, спрятав глаза под густыми, низко нависшими бровями. Второй, усевшийся направо от судьи, был еще молод, но совершенно лыс. От его лица, круглого, как наливное яблоко, веяло спокойствием здорового человека. Одет он был значительно лучше пожилого: на нем был темно-серый, дорогого материала, костюм, ярко-красный модный галстук. Яков сразу же узнал его — это был известный в городе мастер стеклозавода, новатор производства.

В зале стояла напряженная тишина. Все смотрели на людей, сидевших на стульях с высокими спинками. Сейчас это были уже не просто люди, знакомые многим присутствующим в зале, с которыми они встречались в кино, в магазине, просто на улице, — не Евдокия Семеновна Таран, не Владимир Петрович Коваль и Федор Павлович Кравченко, а судьи — воплощение того закона, который действует в нашей стране. В этот час в их руках была сосредоточена самая могучая сила — закон, выработанный миллионами людей и добровольно признанный этими миллионами. Его именем они призваны карать, миловать, воспитывать — вершить человеческие судьбы.