Его семья

— Разве это любовь? — презрительно спрашивает Настенька. — Это холодец, кисель. Настоящая любовь, девушка, это пламя, это такой огонь в душе, что в нем выгорает все… Влюбленные не плачут… Вспомни итальянскую девушку Джульетту, — она любила так, словно любовь девушек всего мира слилась в ее сердце… — взволнованно прижала она руку к своему сердцу. Но вот ее глаза подернулись грустью, и она, понизив голос, продолжала: — И ей не повезло, тоже из-за глупых родителей погиб ее милый, а потом и она себя убила, а перед смертью, вспомни, что сказала:

В руке любимого зажата склянка…
Яд, вижу я, причина ранней смерти.
Ох, скряга! Выпил все и не оставил капли,
Чтоб мне помочь. Я губы поцелую,
Быть может, яд еще на них остался,
Чтоб перед смертью подкрепить меня.

— Но яда не было, — с сожалением продолжала Настенька, — и она ударила себя кинжалом в сердце. А ты плачешь… Если у тебя вырвали слово, которое не шло от сердца, то бесчестны Филимон и твои родители. Встань! — крикнула она Гале, и несколько зрителей вскочили на ноги. — Встань, иди сейчас и при нас скажи этому Филимону, плюнь ему в глаза, ударь его по лицу за любовь свою, за любовь итальянской девушки…

* * *

— Настенька, вы сегодня замечательно играли!

Яков с Настенькой стоят у сцены и смотрят на танцующие пары.

Уже давно окончился спектакль, уже гости, поблагодарив артистов, разъехались, а молодежь не покидает клуба. Скамьи сдвинули к стенам, оставили только стул для гармониста, и неутомимые пары кружатся по залу, а раскрасневшиеся девушки, не занятые в очередном танце, обмахиваются платочками, перешептываются, смеются и нетерпеливо посматривают на парней.

Когда же парни подходят к ним, они сразу становятся серьезнее и словно нехотя кладут руки на их плечи.

Настенька не танцует. Она, видимо, считает, что потеряет в глазах «товарища корреспондента» весь свой авторитет, если поддастся общему настроению. Лицо ее, возбужденное и раскрасневшееся во время игры, снова стало замкнутым и сердитым, и даже большие сияющие глаза, которыми встретила она Горбатюка после спектакля, сузились и потеряли свой радостный блеск. Якову снова кажется, что Настенька сердится на него, на танцующую молодежь, даже на гармониста, который то и дело наклонял голову над гармонью, словно прислушиваясь к ней.

— Вы танцуете, Настенька? — спросил Горбатюк. Гармонист как раз заиграл вальс — единственный танец, в котором он чувствовал себя более или менее уверенно.

Та молча кивнула головой.

— Давайте потанцуем.

Она недоверчиво взглянула на него, потом, поняв, что Яков не шутит, стала еще более серьезной и положила руку ему на плечо.

Настенька танцевала легко, грациозно, чуть откинувшись гибким станом на ладонь Якова. Лицо ее покрылось нежным румянцем, глаза снова стали большими, и она смотрела чуть в сторону, через его плечо, приоткрыв розовые с едва заметным влажным отблеском губы. Яков невольно залюбовался ею. И чем дольше танцевал он, тем больше нравилась ему Настенька.

Потом он снова стоял у сцены рядом с Настенькой. С непривычки немного кружилась голова, учащенно билось сердце.

Лишь несколько успокоившись, он взглянул на девушку. Она стояла, так же полуоткрыв уста, и большими глубокими глазами смотрела вдаль. Какая-то мысль овладела ею, озарила ее необычайно похорошевшее лицо.

— Духовой оркестр бы нам… — тихо сказала Настенька и посмотрела на Горбатюка так, что он полжизни отдал бы, чтоб удовлетворить ее желание.

Такой и осталась она в его памяти: озаренная мечтой, светившейся во всем ее облике.

* * *

Горбатюк ночевал у Настеньки. Ему постелили в большой парадной комнате с недавно вымытым полом, по которому хотелось пройти босыми ногами. Яков с опаской поглядывал на широкую деревянную кровать с горой перин, и ему казалось: только ляжешь — обязательно провалишься на дно.

За дверью, в той комнате, где должны были спать Настенька и ее родители, все еще разговаривали приглушенными голосами, слышно было, как лилась вода и гремели горшками. Что-то сказала мать, Настенька ответила, и потом голоса затихли.

Яков сел у окна, раскрыл его и стал жадно вдыхать свежий ночной воздух.

Небо было чистое, усеянное звездами. Ярко светила большая полная луна, заливая притихшую землю неверным светом, скрадывавшим очертания предметов и наполнявшим сад у хаты мягкими тенями. И хотя совсем не было ветра, тени словно шевелились, то увеличивались, то сокращались — сад жил скрытой ночной жизнью.

Тихо стукнули двери, зашелестели осторожные шаги — во двор вышла Настенька. Ступая босыми ногами по густой траве, как по зеленому ковру, она прошла до самого плетня, остановилась, замерла…