Его величество

«К кому-то гости приехали. У кого-то приятная встреча, – подумал он, когда звон колокольчика стих. – У нас же полон дом загадок. Константин отказывается от престола ради Николая, а Николай велит всем присягать Константину. Как бы беды от вежливости такой не накликать».

Неподалеку послышался конский топот. Великий князь насторожился, пытаясь разглядеть в сумерках приближающиеся фигуры всадников. Увидел двоих военных. Но они проскакали мимо его в направлении Варшавы. Михаил Павлович нервно покрутил головой и направился к домику, где оставил генерала Толя.

Едва ступил несколько шагов, как за спиной услышал голос офицера караула:

– Ваше высочество! Тут к вам посыльный из Петербурга.

«Слава тебе, Господи!», – вздохнул он, едва сдерживая себя, чтобы не выхватить из рук фельдъегеря письмо.

Письмо было от Николая Павловича.

«Спасибо, любезный Михайло, за письмо твое и за все, что ты делаешь для меня, а потому и для брата делаешь, наше положение тяжелое, но начав надо докончить, – начал читать он письмо, после того как торопливо разделся, глянул в зеркало и сел за стол. – Я прошу тебя, настоятельно останься, где есть, ибо должно ожидать с минуты на минуту ответа от брата, или его приезда, стало, или ты мне здесь в первом случае необходим будешь, или всегда успеешь выехать дальше навстречу брата.

Ты весьма благоразумно сделал, что остановил Сабурова и прислал мне его пакет. Равно и благодарю за сведения о том, что с ним происходило.

Надо ждать ежеминутно развязки, между тем сиди у моря и жди погоды. Ваша колония может между тем и еще прибавиться, et c et… Вчера вечер писал я тебе по эстафете. Ежели узнаешь достоверно, что брат едет, ты поедешь, стало, к нему навстречу; и мне сейчас дай знать.

Твой курьер прибыл ко мне в семь часов утра, так как Матушка еще почивала и незачем поднимать тревоги, так я ей и жене твоей отдам письма, когда встанут, и я их увижу.

Ты мне искренний друг и мне поныне показываешь твоим терпением. Верь моей искренней дружбе и благодарности. Николай.

Дай Бог, чтоб болезнь Куруты не была опасной, не доставало б того только…. Твоим в колонии мой поклон.

С.Петербург. 11 декабря 1825 года».21

– Привет тебе от Николая Павловича, – оторвавшись от письма, сказал великий князь генералу Толю.

– Спасибо, – ответил Толь, внимательно следивший за выражением лица великого князя, и тут же поинтересовался: – Когда письмо было писано?

– Вчера без четверти 8 часов утра, – сказал Михаил Павлович. – Это выходит у нас почти полтора суток.

– Долго добиралось, – вздохнул Толь. – А может, Николай Павлович за делами своими поздно письмо отправил.

– Ваше высочество! – подал голос фельдъегерь. – Прошу прощения за вмешательство в ваш разговор. Причина задержки письма в переходе через реку в Риге. Лед едва окреп, а тут оттепель. Там такая давка. Восемь часов стояли.

– Погода нынче и на самом деле взбесилась, – сокрушенно покачал головой Толь.

– Погода, она всегда волнуется к переменам. Не к добру это, – нахмурился великий князь.

* * *

С рассветом Николай Павлович бросился к кабинету, где были закрыты на ключ князь Голицын, Сперанский и доверенный князя, переписчик текстов Гавриил Попов, оставленные на ночь для написания манифеста.

– Александр Николаевич, Михаил Михайлович, Гавриил! – великий князь тряс руки то одному, то другому по нескольку раз и, повторяя в волнении: – От всего сердца благодарю вас! И тебя, и тебя, и тебя!

– Ваше величество! – воскликнул князь Голицын, когда Николай Павлович в очередной раз поблагодарил его.

– Нет, нет! – Николай Павлович приложил руки к груди. – Пока манифест не отпечатан, я еще великий князь.

Поискав платок, но в растерянности так и не найдя его, махнув рукой, он стал целовать своих помощников, проведших бессонную ночь в составлении и переписывании главного документа империи.

Михаил Михайлович Сперанский, шестидесятилетний старик в поношенном фраке с двумя звездами на груди, с венчиком седых завитков вокруг лысого черепа, с лицом молочной белизны, отстраняясь после поцелуя от императора, пробормотал:

– Храни вас Господи!

Его голубые, всегда влажные глаза, наполнились слезами, он упал лицом на плечо Николая Павловича.

Великий князь погладил его по спине, они о чем-то пошептались меж собой. Сперанский отошел в сторону, потом тонкими длинными пальцами взял из табакерки щепотку табака, засунул ее в нос и утерся платком.

Николай Павлович шагнул к столу, на котором ровными стопками бумаги лежали три экземпляра манифеста. Пока великий князь читал текст, Голицын, Сперанский и Гавриил Попов неподвижно стояли в стороне и, казалось, не дышали.

Наконец, Николай Павлович оторвался от манифеста и, едва сдерживая волнение, торжественно произнес:

– Манифест готов!

Пометив документ предшествующим числом, 12 декабря 1825 года, великий князь точно обозначил день, когда с поступлением письма цесаревича Константина об его отказе на царствование было принято судьбоносное решение. 12 декабря он пометил и письмо, отправленное в Варшаву с извещением о своем вступлении на престол.

* * *