Его величество Человек

Мехриниса и Махкам-ака шли по улице молча, изредка обмениваясь короткими взглядами. Только они одни могли понять, что говорили эти взгляды: «Снова заботы, заботы, заботы... Но как иначе поступить в такое время!»

Между ними, заняв весь тротуар, шагали четверо. Двое удивительно походили друг на друга, зато между ними и остальными не было ничего общего, и это бросалось в глаза. Прохожие останавливались, почтительно уступали дорогу и потом долго смотрели вслед странному семейству.

«Это тот самый кузнец и его жена. Видно, взяли еще детей»,— говорили друг другу люди.

Махкам-ака как-то уже предупреждал жену:

—Нас теперь все знают, мы у всех на виду, надо вести себя обдуманно, ведь лишиться уважения людей — самый большой позор.

Мехриниса тоже хорошо понимала это. Поэтому, когда супругов приветствовали незнакомые, они отвечали радушно, приветливо, как отвечают людям, которых хорошо знают...

Глава двадцать третья

Семья сидела у хантахты за обедом. Вдруг тихо отворилась калитка, и во двор заглянул рослый, худощавый паренек лет четырнадцати-пятнадцати с живыми карими глазами. Первым его заметил Витя. Он привстал и оглянулся вокруг, словно отыскивая палку, чтобы выгнать непрошеного гостя. Но отец строго посмотрел на Витю, и тот снова опустился на место. Скомкав в руке шапку, паренек направился к супе. Не дойдя несколько шагов, он остановился, поздоровался, смущенно опустив голову.

—Я слышал, вы принимаете детей...— сказал он ломающимся баском.

Махкам-ака переглянулся с женой.

—А что ты хотел, сынок? — после некоторого молчания спросил кузнец.

—Возьмите меня, пожалуйста.— Паренек поднял было голову, но, засмущавшись, снова опустил глаза.

Мехриниса оторопела. Витя не выдержал и, задыхаясь, закричал:

—Не надо, не берите! На улице и так смеются, говорят, наш двор стал как детдом.

Махкам-ака бросил на Витю сердитый взгляд. Дети молча ждали ответа отца. Паренек медленно повернулся и пошел обратно к калитке.

—Куда же ты? Как тебя зовут? — остановил его Махкам-ака.

Паренек оглянулся.

—Коля,— ответил он упавшим голосом.

—Иди сюда, Коля, садись,— позвал мальчика Махкам- ака и обернулся к Вите: — Кто говорил тебе эти мерзкие слова?

—Таджи-хола всем говорит. Кудрат, ее сын, тоже...

—Пусть себе говорят. Что ж на это внимание-то обращать? Ведь Коля не будет есть твой хлеб, у него своя хлебная карточка. А если придется нам совсем туго, я стану еще больше работать...— Махкам-ака снова взглянул на Колю.— Садись, сынок, что ж ты стоишь?

—Одежда у меня...— запинаясь, сказал Коля.

—Ничего, ничего, садись, сейчас поешь, а уж потом переоденешься и умоешься. Откуда ты, Коля?

—Из Смоленска,— ответил Коля, робко опускаясь на супу.

—И никого у тебя нет? — заинтересовалась Дзидра.

—Отец погиб на фронте. Маму во время бомбежки...

Заметив, как дрогнули губы мальчика, Махкам-ака поспешил изменить тему разговора.

—Живи у нас, Коля, будь нам сыном, зови нас отцом и матерью, а детей наших считай братишками и сестренками... Ладно?

—Ладно.

—Но запомни: дети у нас привыкли стойко переносить трудности. Жизнь сейчас такая, что, если вода хлынет, надо пить воду, если камень упадет, надо и его грызть. Может случиться, что и одну изюминку придется делить на всех поровну. Понял?

Коля кивнул головой.

Все это вспомнила сейчас Мехриниса...

Свекольная кожура падала в миску, а Мехриниса размечталась о том времени, когда один за другим подрастут дети, женятся, повыходят замуж, обзаведутся ребятишками.

День начинался с обычных утренних забот. Дети под руководством Коли стали убирать постель. Ляна осторожно взяла Марику на руки, перенесла ее на айван и дала девочке игрушки.

Мехриниса положила в котел очищенную свеклу и поискала подойник — пора было доить корову.

—Пока вода не замутилась, Коля, наполни ведра,— на ходу распоряжалась она.— Галя, вынеси кашкул[61] и таз. Буду стирать белье.

Коля и Галя немедленно взялись за дело. Остальные приступили к выполнению своих ежедневных обязанностей, распределенных между ними Ляной. Только Витя, который должен был подметать и поливать улицу, одиноко и мрачно сидел на айване, прислонившись спиной к столбу. Ренат с ведром скрылся на огороде. Он единственный регулярно увиливал от заданий, стараясь делать не то, что ему поручат, а то, что сам захочет. Замечания старших он всегда выслушивал внимательно, но уже через несколько минут все забывал. Он и в школе был таким же. Учителя жаловались на него, говорили, что мальчик плохо учится. Словом, хоть Ренат уже давно жил в семье Махкама-ака, но никак не мог привыкнуть к порядкам этого дома, и, видно, отцу и матери предстояло еще немало с ним повозиться.

Подоив корову, Мехриниса ушла на огород собирать последние помидоры, кликнув с собой Рената. Наблюдая за медленными движениями сына, Мехриниса старалась понять, отчего он такой ленивый, невольно сравнивала Рената с Ляной и Колей, расторопными, деловитыми, обязательными.

Бросив в ведро последний помидор, Ренат скользнул равнодушным взглядом по пустым грядкам и, убедившись, что больше собирать нечего, радостно улыбнулся.