Его Величество Поэт. Памяти Анатоля Сыса

Анатоль имел все задатки вырасти в действительно великого поэта даже за то короткое время, которое отмерила ему судьба, если бы продолжал писать и ответственно отнесся к своему поэтическому таланту. На это ему не хватило сосредоточенности и серьезности. По натуре он был лидером, харизматичной личностью, хотел возглавить литературную группировку «Тутэйшыя», и надо признать, для становления ее сделал немало. Боролся за лидерство с Глобусом и его подручными. Но как человек импульсивный и неустойчивый в скором времени остыл к «Тутэйшым». Да и сами «Тутэйшыя» исподволь разошлись кто куда. Лидеры получили свое: Глобус — членство в Союзе и книжки, Сыс — квартиру, остальные же занялись более серьезными делами, чем собираться на посиделки и читать друг другу свои бессмертные произведения, отдавая их на жесткий суд или вообще на смех. Казалось, Анатоль так и не повзрослел, как дитя, растерялся, как будто ему не хватило внутренней прочности и идейной убежденности, преданности тому делу, служение которому он на каждом шагу декларировал в своих заявлениях, разговорах и стихах, — национальному возрождению, где нужно было быть беззаветным его проводником. Оказалось, что «Тутэйшыя» служили ему трибуной, с которой он мог долдонить о своем таланте, но и там встречались талантливые особы, которые скептически улыбались ему в ответ. Анатоль исчерпал и тему своего творчества — думы-плачи о горькой судьбе Беларуси, а новых тем и сюжетов не нашел, потому что не искал их, да и читать не читал из-за недостатка времени после гулянок. Книги для него были мертвыми страницами в скрынях-обложках.

Поэтому и кругозор его ограничивался филфаковскими знаниями. Одно богатство, и то наследственное, — сочный, смачный, красочный язык, который он не стеснялся обогащать из словаря Ластовского, например, вытянул балтизм «жвір». Анатоль пошел простым и, как выяснилось, милым его природе путем — быть душой компании. Здесь он мог развернуться, показать себя и с лучшей, и с худшей стороны, и всю многогранность своей натуры. Попойки, скандалы, ссоры. Капризы, истерики, слезы, выходки. Он зажил так, как хотел, — свободный от всего и всех, свободный от условностей и правил, от работы и обязанностей, от совести и стыда. Творил и доброе, и злое, был светлым и черным. Все были ему друзья, а он ни с кем не дружил, потому как всех своих знакомых рассматривал как собутыльников и втайне брезговал ими. Себя считал сыном Купалы, остальных поэтов — рифмоплетами. Ослепленный своим придуманным величием, он не видел, что жизнь его катится на дно, и с каждой выпитой рюмкой сокращал время падения. Он почти уже не писал, не хватало времени, не приходило вдохновение из-за больной головы, а может, как Анатоль говорил: «Не стояк на поэзию».

Поэт Анатоль Сыс умер раньше, чем Сыс-человек. Все это большей частью происходило на моих глазах. Я знал Анатоля семнадцать лет, именно знал, потому что наши отношения никак не назовешь дружескими. Он рассматривал меня, как и других, в качестве собутыльника, которого он снисходительно приблизил к себе. «Череп, — называл он меня пренебрежительно. — Череп, это я сделал тебя писателем», — хвалился он, приписывая себе несуществующую заслугу. То же самое говорил другим: «Деточка моя, я тебя вырастил поэтом, вырастил, как цветок». Роль учителя, опекуна начинающих ему, очевидно, понравилась, и у них он пользовался если не почетом, то уважением. Само знакомство с поэтом давало им чувство приобщения к литературе, к богеме. Они представляли себя равными с живым корифеем изящной словесности. Так что ж в том удивительного, что к нему тянулись начинающие и проставляли ему — как дань за право перешагнуть порог его квартиры и сесть с ним за стол.