Его Величество Поэт. Памяти Анатоля Сыса

Сыс по телефону набрал нужный номер и дождался, когда на другом конце провода подняли трубку.

— Анатоль, привет, это Сыс. Ты рецензируешь роман Чаропки, что с ним?

Удивили его панибратские отношения с рецензентом, видевшимся мне суровым судьей, от которого зависела моя судьба. Я затаенно ждал, пока Анатоль внимательно слушал по телефону Сидоревича. Каким будет приговор? Не напрасны ли были мои усилия? Как оценил роман этот грозный рецензент?

Сыс положил трубку и как-то мрачно посмотрел на меня. Ничего хорошего после такого взгляда я не ждал. Видимо, приговор Сидоревича был отрицательным и он угробил роман. Вот Сыс и разочаровался во мне, считает обыкновенным графоманом.

— Учи язык, деточка, — грубо сказал Сыс.

Я без его совета знал свою ахиллесову пяту — мова. А где и как ее учить? По словарю ежедневно я запоминал несколько слов, читал прессу и литературу на мове, но этого было недостаточно, чтобы свободно владеть языком, думал и разговаривал я по-русски. И мне казалось, что я никогда не буду так чисто и красиво говорить на языке, как тот же Сыс. У меня все равно вырывались русские словечки, отчего Анатоль недовольно кривился и поправлял меня. «Не “мелочь”, — он с очевидной издевкой по-русски произнес это слово, — а “драбяза”».

— Тебе надо быть с нами. Мы должны возродить Беларусь. Мы молодые, и мы сможем, а не эти прикорытники, что торгуют своей совестью, — пафосно звучал голос Анатоля.

У меня кругом шла голова от осознания той миссии, что выпадала и мне. Я не боялся ее. Сколько мечтал хоть как-то быть полезным Родине, сделать для нее нечто достойное, и вот мне предлагают выйти, как говорится, из своего подполья и аж на баррикады. Что ж, это тоже выход для неудачливого писателя.

— За нами будущее, — сказал Сыс уверенно и убедительно. — Мы должны возродить Беларусь!

— Нет, сделать ее независимой, — произнес Алесь.

Мне это представлялось невероятным. Москва никогда не допустит независмости Беларуси. Я поделился своим мнением..

— Если так думать, мы ничего не достигнем. Потеряем последнее. Будем отсиживаться по домам, а потом гнать на власть плохую, на врагов, на бога, только не на себя, на свои трусость и безразличие, — Анатоль вылил эти горячие слова громко, с запалом.

Сыс казался мне настоящим апостолом нашего возрождения. Молодой, решительный, талантливый! Мне было стыдно за свою слабость, неверие в духовную силу Беларуси, за обособленность от тех, кто реально что-то делал, чтобы хоть по крупинке у нас улучшалась культурная ситуация, не сгинула мова, которую я так плохо знал, а когда-то в деревне, до приезда в семилетнем возрасте в Минск, я говорил на ней. И вот надо было возвращаться к мове, чтобы она легко и естественно жила в моей душе.

В скором времени Сыс вытащил меня в свет, а точнее, в литературную среду, а по правде говоря, в бар Дома литератора, где тусовались писатели от начинающего с двумя напечатанными стишками до какого-нибудь старикана, который давно забыл названия своих произведений. Там, в баре, я познакомился с половиной союза и сделался своим, мог даже мэтра и редактора популярной тогда «Крыніцы» Владимира Прокопьевича Некляева называть Володей. Богемная жизнь, известное дело, затягивала, но она давала новые впечатления, в конце концов я нашел людей, с которыми можно было поговорить на близкие мне темы, и поговорить по-белорусски. Я познакомился и подружился с Сергеем Веретилой, Алесем Наваричем, Андреем Федаренко, Анатолием Козловым, Миколой Степаненко, Андреем Гуцевым. Сыс свел меня с Кастусем Тарасовым, прекрасным прозаиком и хорошим человеком, который по-отечески опекал меня. Возраст не помешал нам дружить. Вот так я обживался в литературе. Сыс приложил усилия, чтобы в «Чырвонай змене» появился маленький отрывок из «Храма без бога», звонил главному редактору и бесцеремонно настаивал, чтобы скорей напечатал Чаропку.

Где-то в конце девяностых минувшего столетия Анатоль затащил меня в мастерскую художников Алеся Квятковского, Леонида Гомонова и дизайнера Алеся Куликова — шумных и безалаберных. Сыс в этой компании был своеобразным катализатором, заводил ее и руководил процессом расслабления и творческого сабантуя. Нужно сказать, что к художникам Анатоль относился с неким священным уважением, как к людям касты, находящейся выше литераторов, перед художниками он чувствовал свою униженность и ничтожность, а возможно, в его поэтической душе просыпалось эстетическое чувство от созерцания их полотен, особенно пейзажей, близких его пониманию, так как он вырос на природе и город оставался ему чуждым. Да и художники также относились к Анатолю как к отличному поэту, который обещал выйти в великие. Тот же Квятковский (по терминологии Сыса — Квят) влюбился в его поэзию. Таким образом, обе стороны уважали таланты друг друга, и Сыс никогда не позволял пренебрежительно отозваться об их работах, признавал мастерство.