Его выбор [СИ]

Рэми оперся ладонями об узкий подоконник и выглянул в сад. Тело прошила мелкая дрожь, сон будто рукой сняло: лунный свет высвечивал под яблонями живое море. Зайцы и лисицы, волки и олени, все стояли рядом, густо, плечо к плечу, молча, и дружно смотрели на распахнутое окно.

Люди смертны, этого не под силу изменить даже тебе, мой заклинатель.

Стало вдруг холодно и душно. Не в силах дышать, Рэми попятился и едва слышно зашипел, ударившись бедром об угол стола. Очнувшись, он бросился к другому концу хаты, отодвинул занавеску, за которой спал Захарий, и упал на колени, закрыв лицо ладонями. И даже тогда память услужливо дорисовала в темноте увиденное: дедушка выгнулся на кровати дугой, раскрыл широко глаза и уставился в низкий потолок. Живые так не лежат…

Рэми... прошу тебя...

Почему? Почему так быстро?

Все еще не открывая глаз, натыкаясь на мебель, перевернув что-то на ходу, Рэми едва слышно воя направился к двери. И лишь когда его ладони коснулись створки, распахнул глаза, толкнул дверь и, уже не разбирая дороги, сбежал с крыльца.

Многоголовое море зверей бесшумно расступилось, влажная от росы трава шелестела под ногами, а лес молчал, тишиной оплакивая заклинателя. Рэми бежал и не видел дороги из-за слез: вдоль опушки, по обжигающе холодному ручью, по протоптанной ленте тракта. Он и сам не понял, как оказался у ворот, не помнил, как ударил кулаками в кованную решетку, разбивая ладони в кровь, не помнил, как его впустили, а очнулся лишь прижавшись к груди теплого после сна Жерла.

— Рэми, ты что? — спросил старшой, укутывая ласковыми объятиями.

— Умер… — едва слышно выдохнул Рэми, даже не надеясь, что его услышат.

Но повторить не решился, было слишком страшно. И больно. И двигаться не хотелось, дышать не хотелось, лишь цепляться в сильного старшого и надеяться, что все это лишь плохой сон. Сейчас Рэми откроет глаза, бросится к постели дедушки и сразу же успокоится, когда увидит уже ставшей привычной и родной улыбку.

— В первый раз видишь смерть так близко? — спросил старшой, погладив Рэми по волосам.

Волчонок кивнул, судорожно вздохнув сквозь сжатые зубы.

— Понимаю, — мягко ответил Жерл. — Я в первый увидел, когда мне всего пять зим минуло. Тоже по весне, нашел нашего слугу в зарослях крапивы. Он зимой пропал, за хворостом в лес пьяный пошел, а назад не воротился… Потом я долго спать не мог, вскакивал посреди ночи и не решался заснуть. А когда засыпал, снились вылупленные птицами глаза, широко раскрытый рот, в котором, кажется, кто-то копошился, ошметки его ног, обгрызенные дикими зверями…

Рэми вжался в Жерла еще сильнее и зажал руками уши, чтобы не слышать, но Жерл обхватил пальцами запястья волчонка и продолжал, холодно, неумолимо:

— Жизнь и смерть — часть нашего мира. Захарий был хорошим человеком, но он устал. Сильно устал. И ушел за своими близкими, понимаешь?

Рэми неохотно кивнул.

— Если понимаешь, то почему плачешь?

Рэми поднял на Жерла заплаканный взгляд и ответил:

— Потому что не хочу терять…

— Ты не хочешь. Не Захарий не хочет, а ты, помни об этом, Рэми. Тебе больно не потому что кто-то ушел, а потому что этот кто-то ушел от тебя. Мне было больно не потому что слугу было жалко, а потому что меня испугал вид смерти. Как испугал и тебя… но это неправильный страх, Рэми. Неправильная боль. Правильно — отпустить Захария, пожелать ему хорошей жизни за гранью с теми, кого он любит.

Слушай, Рэми, слушай, он ведь правду говорит...

— Не могу, — выдохнул Рэми.

— Сможешь, — ответил Жерл, вновь прижимая к себе волчонка. — Не сейчас, чуть позднее. Вместе сможем.

А потом Рэми забылся тяжелым сном на кровати Жерла, а когда проснулся, солнце уже клонилось к деревьям, увеличивая тени. Пока Рэми спал, кто-то переодел его в чистую сорочку, перевязал его кровоточащие ноги и разбитые в кровь ладони. Раны, хоть и неглубокие, горели, а все тело ломило от усталости.

Рэми соскользнул с кровати, морщась от боли, подошел к боковой двери, за которой был кабинет Жерла, и замер, услышав доносившиеся оттуда голоса:

— Я пытался уберечь мальчика, — уговаривал кого-то старшой, — ты же знаешь, пытался тянуть как можно дольше, но Рэми сам напросился. Захарий его назначил приемником, ему оставил дом, и если сейчас мы не проведем ритуала, боюсь, нас не поймут. Заклинатель — благословение для леса, люди ждут, что этого благословения мы из рук не выпустим. И если сейчас я не наложу на мальчика лапу, это сделают другие.

— Но Рэми еще молод, — ответил второй, в ком Рэми с удивлением узнал Брэна.

Брэн так прямо и открыто разговаривает со старшим, с арханом, как с равным? А ведь до этого… Рэми вздрогнул, вдруг поняв, до этого было «на людях», а Жерл ведь учил, и не раз, на людях это одно, наедине — это совсем другое. Вот, оказывается, какие они… наедине.

— Молод, а уже мечтает сам кормить семью, тебе ли не знать, — возражал Жерл. — Или он только мне об этом говорил? Как и о своей «бесполезности»?